Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Перед сном Ненила и здесь часто рассказывала Сергею сказки. Послушать приходил Филя, а то и сам дяденька отворял дверь на свою половину и тушил там свечу. Говорила она теперь, пожалуй, еще лучше и если повторяла сказку, то придумывала что-нибудь новое, отчего слушать никогда не надоедало. Филя восхищался:

— Ишь ты, как развела! — И прибавлял с укором: — Да ведь нехорошо, поди, придумки свои в сказку впущать?

На что она, смеясь, отвечала:

— А думаешь, до меня все одинако сказывали? Не молитва — всяк свое слово добавит…

Иногда от услышанного Сергею во сне мерещились страхи. Лез в их горницу Полкан-богатырь с песьей мордой и красным слюнявым языком между белых острых зубов. Сергей начинал хныкать, и мигом просыпавшаяся Ненила шептала:

— Ш-ш-ш, батюшка… Чего тебе бояться, когда рядом дяденька спят? Они всех ворогов побивали, нам Моргун-солдат сказывал, и тебя в обиду не дадут…

А в начале апреля, в самую распутицу, людей в дяденькиной усадьбе прибавилось — нежданно-негаданно прибыл этот самый вахмистр Моргунов. Приехал верхом на рослом карем коне, с туго набитыми седельными сумами, при сабле и пистолетах, в епанче и шляпе, но без левой руки. Из рукава овчинной куртки, что была поддета под епанчой, торчал черный железный крюк, на который ловко нацеплялась сделанная из повода петля.

Семен Степанович, выскоча на крыльцо, долго обнимал Моргунова, называя «душа-Ермоша», и у обоих жалобно морщились лица. Потом дяденька приказал Фоме выводить и кормить карего, Филе — топить баню, а сам повел Моргунова в людскую. Тут приезжий так приналег на еду, хотя управлялся одной рукой, что Ненила после говорила Филе:

— Видать, всю дорогу вполсыта ехал…

Потом хозяин с гостем и с Сергеем пошли в дяденькину горницу и сели — Семен Степанович с крестником у стола, а вахмистр на лавку у печки. Дяденька набил две трубки, и они так задымили, что скоро застлало комнату, и почти невидимый хозяин спрашивал:

— Полторацкий как?

— Премьер-майор теперь, вам кланяться наказывал.

— А Сухово-Швейковский?

— Помер осенью от старой раны… При вас ведь будто совсем поправился, а с духова дня кровью плевать стал.

— А Галкин?

— Женился на молдаванке, приданое, сказывали, богатое взял.

— А ремонт новый каков?.. А много ль больных в полку?..

Между вопросами дяденька сказал Сергею, чтоб шел к Нениле — нечего дышать дымом. Но разве можно уйти? Лицо у приезжего коричневое, как седельная кожа, черным крюком ловко за ухом почесывает, а медали две — как у дяденьки, но ленточки выцвели, совсем белые стали…

Пересказав полковые новости, Моргунов перешел к тому, как в октябре ему три пальца «надрубил до косточки» своего же эскадрона пьяный драгун, которого обезоруживал, чтоб не изувечил кого саблей. Рану сразу промыли водкой и засыпали порохом, но она все-таки загнила. Вся кисть стала чернеть, и полковой лекарь отхватил разом по самый локоть. От вони и бескормицы в гошпитальном домишке Моргунов хотел сбежать в эскадрон, но сам полковник прислал ему жареного барана и ведро водки с красным перцем, потом господа офицеры еще два ведра и барана. Тут он и все больные, что поблизости находились, стали хорошо поправляться. А как протрезвел, то рука болела куда меньше. Вскоре полковник потребовал его к себе и сказал: «Жаль расставаться, как ты из самых старых в службе, еще в Берлин ходил, но только по увечью в строю тебе служить больше невозможно. Выпишем, как захочешь — в инвалидную команду или на свое пропитание». Тут Моргун вспомнил, что дяденька звал жить к себе. Полковник то одобрил и приказал выправить бумагу и выковать крюк да господа офицеры собрали пять червонцев, саблю и пистолеты. А капитан Минин, прослышав, куда хочет пробираться, сказал: «Вот письмо в Елисаветину крепость к поручику одному, он тебе коня даст, хоть немолодого, но доброезжаго и на ноги крепкого, отведи Семену Степановичу. Я ему должен остался, но денег не имею, а конь в хозяйстве сгодится, и ты не пешой пойдешь». Чего лучше? Купил в крепости у сербиянина седло, кожух да и поехал. Выехал на сретение, а добрался недалече до пасхи.

— Так поживи пока, Ермоша, хоть тут или в теплых сенях, — сказал дяденька, выслушав всю повесть. — В людской будет вам тесно. А летом ужо срубим тебе отдельное жилье, где сам выберешь из всей усадьбы…

Но пожить в отдельной избушке Моргунову не довелось. Через несколько дней Ненила и Филя пали дяденьке в ноги и просились ожениться. Семен Степанович сказал, чтоб шли к барыне за дозволением, как она не коренная ступинская, и что он, дяденька, готов заплатить за такую работящую девку, раз идет за его человека. Но они вместе заголосили, чтобы сам просил, — барыня, мол, Нениле откажет из одного карахтера.