Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

— Продаю, брат Лауренций, нашу «Иллюстрацию», — сказал он. — Будешь скоро гравировать новым хозяевам.

— Кому же продаете, Нестор Васильевич?

— Владельцем будет некий Крылов, который раньше писал стишки, теперь преподает где-то что-то, а редактировать берется Александр Павлович Башуцкий, аристократ, штатский генерал с большими связями, но и писатель в этаком новом духе: все о лаптях и портянках, о дворниках и водовозах повествует. — Кукольник презрительно скривил рот. — Впрочем, человек милейший, и ты ему мною рекомендован с самой лучшей стороны.

— А не заскучаете вы без журнала? — спросил Серяков, которому стало не по себе от услышанной новости.

— Да разве я расстался бы со своим детищем, если б не важнейшие причины?! — патетически воскликнул Кукольник. — Но князь посылает меня в Землю войска Донского, в Одессу, Новороссийск, многое осмотреть, проверить, обревизовать — одним словом, с доверительным поручением. Я не могу, понимаешь ли, манкировать службой. Нужно подумать наконец и о грядущей старости, о чине, о пенсии… Да и пора встряхнуться, проветриться.

Нестор Васильевич встал, прошелся по кабинету.

— Может быть, провинциальное общество не так скоро забывает испытанные таланты! А здесь, знаешь ли, такая сухость, неблагодарность! Подай им нечто новое, модное. Но верь мне, Лауренций, все это пройдет быстро. Кукольника еще вспомнят!.. В середине мая Серяков пришел на Гороховую проводить Нестора Васильевича в дальнюю дорогу. У подъезда стояла уже коляска четверкой с увязанными позади кузова чемоданами. В квартире шумно вставали из-за стола человек сорок каких-то совсем не знакомых Лаврентию разнокалиберно одетых, сильно подвыпивших господ. Кукольник, прослезившись, перецеловался со всеми и, накинув шинель, устремился прощаться на половину Амалии Ивановны. Его проводил взрыв двусмысленных шуток, и гости, разобрав шляпы и трости, стали спускаться с лестницы.

Тихон с поваром укладывали в коляску погребцы и корзинки, по очереди бегали наверх за забытыми вещами. Серяков стал помогать им. Наконец вышел Нестор Васильевич, протиснулся сквозь толпу провожающих, и его подсадили в экипаж.

Тихон, обежав коляску, молодцевато вскочил следом и бочком уселся рядом с барином.

— Прощай, Лавря, не поминай лихом! — крикнул он и перекрестился.

Проводы эти напомнили Серякову многолюдные поминки — так равнодушны были к судьбе уезжавшего собравшиеся, так было ясно, что Кукольник навсегда покидает Петербург. А если и возвратится когда-нибудь, то уж не будет ни писательства, ни журнала, ни прославленной «братии».

В те дни Лаврентий мало понимал, что творилось в русской литературе, но из слов сварливого гостя, которые ему запомнились, из обиженных сетований самого Кукольника ему стало ясно, что сочинения уехавшего его покровителя осуждены передовыми писателями, не имеют прежнего успеха и в публике. Серяков удивлялся, как со своим талантом и знаниями Кукольник не сумел отыскать правильный путь, и простодушно объяснял это прежде всего пьянством, которое ненавидел с детства.

«У того, кто держится рюмочки, голова всегда в тумане, — думал он. — Где тут найти правильную дорогу? Да еще женитьба неладная. Даже на проводах мужа не показалась эта Амалия, а что плохого было бы?.. Да, нелегкая штука жизнь…»

Собираясь идти к новому редактору, Серяков опасался: «Каково-то примет меня этот важный барин?» Но каждый раз вспоминал рассказ Башуцкого «Водовоз», так презрительно упомянутый Кукольником. Самому Лаврентию этот рассказ очень понравился. В нем с искренним сочувствием повествовалось о судьбе крестьянина, замученного до смерти тяжелой работой в столице. Помнил Серяков и составленный Башуцким путеводитель «Панорама Петербурга», в котором прочел интересный очерк по истории города, помнил, что видел в журналах его статьи о железных дорогах и банках.

«Видно, хоть и важный барин, но образованный и труженик», — успокаивал себя Лаврентий.

При первом посещении ему не повезло. В бельэтаже на Большой Морской зеркально полированную дверь отворил строгий лакей в ливрее с галуном.

— Его превосходительство будут поздно, — услышал Серяков, и дверь захлопнулась.

То же повторилось и еще раз через три дня. «Черт его знает, когда же добьешься представиться! — возмущался Лаврентий. — Или, может, ему не нужны граверы?»

Наконец в третий раз, зайдя вечером по дороге из академии, Лаврентий был принят. После доклада его провели через целую анфиладу нарядных комнат. В конце ее на пороге кабинета предстал хозяин.