Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

Ему захотелось украсить лист, который, как он видел, почти сплошь будет занят скучной штриховкой хлебных полей и покосов.

— В самом деле? Это может быть очень своеобразно! — обрадовался Одоевский. — А вы делали уже подобные работы?

«Довольно ли, мол, у тебя умения?» — перевел себе этот вопрос Серяков. Но не смутился — картуши в чертежной были хорошей практикой.

— Случалось, — сказал он. — Если вашему сиятельству не понравится, то берусь тотчас перечертить план, разумеется, без всякого дополнительного вознаграждения.

— Ну что вы, зачем же! — чуть сконфуженно улыбнулся Владимир Федорович. — Сделайте, сделайте, пожалуйста, как сказали… Сколько же я вам буду обязан за труды?

Лаврентий назвал цену, что не раз получал за черчение подобных планов, — пятнадцать рублей. Одоевский согласился, и топограф ушел, унося брульон и акварель, оставив свой адрес.

Два, три, четыре вечера сидел он, склонившись над чертежной доской, ярко освещенной двумя дорогими восковыми свечами. За открытыми окнами затихал в белой ночи шум города, матушка спала за занавеской, неторопливо тикали недавно купленные стенные часики с голубым жестяным циферблатом.

Ну, вот план и закончен. В левом верхнем углу — рамка из подцвеченных акварелью по-осеннему желтых и красноватых дубовых и кленовых листьев: таковы главные породы деревьев парка в Дрокове. А в этой рамке белеет дом, от которого сбегают к реке цветники. Рисунок сделан только коричневой тушью — так строже, лучше отделяется от раскрашенного плана.

Одоевский встретил его, как знакомого:

— Пожалуйте сюда, господин Серяков.

Долго рассматривал, улыбался, глядя на изображение дома. Очевидно, был очень доволен работой. Потом, неловко отвернувшись, взял из-под каменного пресса на столе приготовленные деньги, полез за борт сюртука, пошарил в одном кармане жилета, в другом, вытащил десятирублевую ассигнацию, скрутил в комочек с теми, что держал в руке, и, покраснев, стал совать их в руку Серякову.

— Очень, очень хорошо сделано! Так хорошо, что позвольте предложить вам немного более договоренного… Только зачем вы затруднились гравировать вид дома и объяснение знаков?

— Это начерчено пером, — пояснил Серяков.

— Да что вы? А так похоже на гравюру. Из вас, я думаю, вышел бы отличный гравер.

— Я и гравирую на дереве, — краснея больше князя, сказал Лаврентий.

Хотел назвать книгу Студитского, да посовестился. Хотел сказать, что нет заказов, и тоже смолчал.

— Вот как? — Одоевский посмотрел в лицо топографу очень внимательно. (Лаврентия разом ободрил этот взгляд: такая доброта в нем светилась.) — Покажите, пожалуйста. Непременно принесите образцы вашего искусства. Мне их, знаете ли, очень нужно видеть. — Владимир Федорович обернулся к полуотворенной двери, через которую вышел в первый раз к Серякову, и громко спросил: — Княгиня, ты здесь?

Так как никто не ответил, он проворно, но очень мягко взял Лаврентия под локоть и повлек за собой.

За дверью открылась такая же большая вторая комната, тоже с многими книжными шкафами. Но тут стояла более яркая и нарядная мебель, сверкал светло-золотистым боком и приподнятой крышкой большой рояль. А рядом с ним, в кресле, за каким-то рукоделием сидела осанистая пожилая дама. Серяков поклонился.

— Представь себе, Вера Федоровна, — сказал Одоевский, — господин Серяков, который отлично, просто отлично начертил план нашей рязанской деревни и украсил его прелестным видом дома, оказывается, гравирует на дереве! А ведь я заказываю все картинки к «Дедушке Иринею» за границей. Но как они изобразят Россию? — Он повернулся к Лаврентию: — Ведь вы — совершенная находка для нас, русских литераторов. В Петербурге совсем нет профессиональных граверов на дереве, которые могли бы резать для печати. Завтра же принесите ваши работы нам посмотреть.

Княгиня молча улыбнулась, глядя на мужа, но, когда Серяков поклонился и двинулся было к двери, она сказала:

— Так мы ждем вас завтра с вашими гравюрами.

Серяков шел домой в отличном настроении: «Есть же на свете хорошие люди! Заказал бы мне награвировать что-нибудь для своих книг, уж я бы постарался. Да, наверное, так и случится».

На другой день в департаменте Лаврентий поделился своими надеждами с Антоновым.

— Еще б он был худой человек, — сказал тот, — когда я его у Василия Андреича не раз видывал! А брат его с моим Александром Михайловичем заодно на площади был. Это хоть и князь, да не Шаховского или Аракчеева племени.