Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны

Вернул на место посуду, отошел к ближайшему кустику и пустил струю.

— Клянусь Господом Богом и пресвятой Богородицей, вот орган, весьма примечательный видом, — сказал неожиданно оказавшийся рядом Цирюльник.

Роб быстро прервал свое занятие и спрятал член в штаны.

— Когда я был совсем маленьким, — сказал он напряженным голосом, — у меня было омертвение… там. Мне рассказывали, что хирург удалил небольшой кусочек кожи на самом кончике.

— То есть обрезал крайнюю плоть, — сделал вывод Цирюльник с нескрываемым удивлением. — Ты был обрезан, как проклятый язычник!

Мальчик, очень обеспокоенный, отошел подальше. Он насторожился и ожидал, что за этим последует. Из лесу на них пахнуло сыростью; Роб развязал свой узелок, вытащил оттуда вторую рубаху и надел поверх той, в которую уже был одет.

Цирюльник снял с повозки две меховые подстилки, бросил на землю.

— Спать будем снаружи, а то повозка до отказа забита всякой всячиной.

В развязанном узелке Роба Цирюльник углядел блеск римской монеты и вытащил ее. Он не спросил, откуда взялась монета, а Роб не стал ему рассказывать.

— На ней есть надпись, — проговорил Роб. — Мы с отцом… нам показалось, что она подтверждает прибытие в Лондон первой когорты римлян.

Цирюльник всмотрелся в монету.

— Так и есть.

Он, несомненно, много знал о римлянах и уважал их, судя по имени, которое дал своему коню. Роба охватила неприятная уверенность в том, что он оставит монету себе.

— Там еще буквы, на другой стороне, — хрипло сказал он.

Цирюльник поднес монету ближе к огню (становилось все темнее) и прочитал надпись:

— IOX. Io значит «кричу». X — десять. Это римский обычай торжествовать победу: «Кричу десятикратно».

Роб испытал облегчение, когда монета вернулась к нему, и постелил себе возле костра. Одна подстилка была из овчины, ее он положил на землю шерстью вверх, а другая — медвежья шкура, ею Роб укрылся. Обе шкуры уже старые, с отвратительным запахом, но они его хотя бы согреют.

Цирюльник постелил себе сам, по другую сторону костра, рядом положил меч и кинжал — так, чтобы были под рукой при нападении или чтобы, со страхом подумал Роб, зарезать убегающего мальчишку. Цирюльник снял висевший на шее, на крепком ремешке, саксонский рог. Заткнув костяной пробкой нижнее отверстие, наполнил рог темной жидкостью из флакона и протянул Робу:

— Моего собственного приготовления. Пей до дна.

Пить это Робу не хотелось, но отказаться он побоялся. В семьях лондонских работников детишек не пугали букой, не таким уж опасным и злым, а вместо того рано учили, что бывают такие матросы и грузчики, которые не прочь соблазнить мальчика где-нибудь за заброшенными складами. Он знал детей, которые польстились на сласти и монетки, предложенные такими людьми, знал и чем им пришлось расплачиваться. Роб также хорошо усвоил, что обычно первый шаг к этому — опьянение.

Он попытался отказаться от второй порции жидкости, но Цирюльник нахмурил брови.

— Пей! — приказал он. — Это тебя успокоит.

И лишь когда Роб сделал еще два больших глотка и зашелся кашлем, Цирюльник был удовлетворен. Он забрал рог на свою сторону костра, прикончил флакончик, а за ним и другой, испустил газы и улегся. Еще раз взглянул на Роба.

— Доброго тебе отдыха, парнишка. Выспись хорошенько. Меня бояться тебе незачем.

Роб не сомневался, что это уловка. Лежал под вонючей шкурой и ждал, крепко сжав ляжки. В правой руке была монета. В левой руке он сжимал тяжелый камень, хоть и понимал, что, даже имея оружие Цирюльника, не сумел бы справиться с толстяком, а потому находится целиком в его власти.

Вдруг появилось убедительное доказательство того, что Цирюльник уснул. Как оказалось, он жутко храпит во сне.

Во рту Роба все еще стоял лекарственный привкус выпитого зелья. Настоянный на спирту напиток разлился по телу, и Роб, выпустив из руки камень, плотнее завернулся в шкуру. Но монетку он по-прежнему сжимал и представлял себе римлян, идущих ряд за рядом, выкрикивающих по десять раз славу героям, которые целому миру не позволят победить себя. Над его головой кружился небосвод с огромными белыми звездами, такими близкими, что хотелось протянуть руку и снять их оттуда, чтобы сделать ожерелье для мамы. Потом он мысленно перебрал в уме всех членов семьи, одного за другим. Из тех, кто остался в живых, он больше всего скучал по Сэмюэлу — это было странно, ведь именно Сэмюэл не признавал его старшим и обзывал бранными словами. Роба беспокоило, не замочил ли салфеток Джонатан, он молился о том, чтобы мистрис Эйлвин выказала терпение, воспитывая малыша. Мальчик надеялся, что Цирюльник скоро воротится в Лондон, потому что так хотелось снова свидеться с братишками и сестренкой.