Аркадий Савеличев - Столыпин

Законы не ждут!

Перед ним лежала целая пачка законов, которые следовало провести через правительство, а потом и через крикливую Думу. И чем лучше, обоснованнее будут правительственные предложения, тем легче сдастся Дума.

Он и от заседательского стола слышал крики дочери, всхлипы малютки Ади – у него ведь тоже была сломана ножка, – но в памяти держал целую пачку законов…

«О свободе вероисповедания…»

«Об улучшении быта рабочих и государственном их страховании…»

«О преобразовании местных судов…»

«О реформе высшей и средней школы…»

«О подоходном налоге…»

«О земском самоуправлении в Прибалтийском и Юго-Западном крае…»

«О неприкосновенности личности и гражданском равноправии…»

И главное в муках задуманное:

«ОБ УЛУЧШЕНИИ КРЕСТЬЯНСКОГО ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ…»

Этот закон был подчеркнут красным карандашом; его первым и следовало бы принимать. Но Столыпин знал страх своих министров перед законом, который ставил с головы на ноги все российское землевладение, в первую очередь помещичье. А кто из министров не был помещиком? Не святым же духом живут!

Как и предполагал Столыпин, уже обсуждение первых законов измотало министров, не привыкших слишком много думать. «Землю» они сдали без боя. Видимо, надеялись, что в Думе этот закон все равно не пройдет.

Но они не могли угадать дьявольский план своего премьера. О том знал только далекий от внутренних российских дрязг министр – иностранных, увы, иноземных дел. А потому самый смелый. Да и умеющий держать язык за зубами. Столыпин еще до покушения поделился с ним «военной стратегией». Так она примерно звучала: «Если враг не сдается, его уничтожают». Истинно суворовский натиск! Извольский тогда сказал:

– Петр Аркадьевич… вам следовало бы взять на себя и военное министерство.

– А разве Министерство внутренних дел не в состоянии войны?

Возражать было нечего. Речь шла о повсеместном введении военно-полевых судов; в разгар революции они уже применялись в отдельных районах, что было противозаконно. Теперь суды получали законные основания.

Этот закон Столыпин решил провести под конец заседания, наскоро, чтоб не утяжелять пласт крестьянских дел.

И надо же, военная стратегия прошла!

Но прежде чем ломиться в дверь Думы, следовало заручиться поддержкой Николая II.

Несколькими днями все же пришлось пожертвовать. Без ампутации Наташиной ножки было уже нельзя…

– Ради сохранения другой!

– Да, может, и самой жизни!

– Петр Аркадьевич, мы не боги…

Со всех сторон молили, требовали врачи. Консилиум! Верховный суд жизни и смерти.

Ольга находилась в полуобморочном состоянии, и ему пришлось единолично решать:

– Согласен… Сохраните хотя бы вторую ножку!

Аркаша тоже лежал в гипсе, но у него был просто перелом – копыта лошадей не успели раздробить ножонку. У него до свадьбы заживет. Вот заживет ли у Наташи?! Да и о какой свадьбе может идти речь у безногой невесты?!.

Несколько тяжких дней он вынужден был оставаться дома… в боковых комнатенках прислуги, за отдаленностью не задетых взрывом. Там и ютилась вся большая семья. Значит, в первую очередь следовало решить вопрос с жильем.

Но это дело не одного дня. А визит к государю нельзя затягивать. Земельный закон не терпел отсрочки. Взяв себя в руки, Столыпин с целой папкой бумаг поехал в Царское Село.

Портфель был тяжел и необычно упруг. За эти дни и с портфелем произошла трансформация: одним знакомым слесарем был вырезан стальной лист, а казенной маскировочной бумагой его оклеил уже сам Столыпин. И вложил в портфель, наряду с министерскими бумагами. Левая рука у него была крепка, да и правая дергалась только в исключительных случаях, когда сильно нервничал. Но портфель-то носят в левой руке? Вот и броненосец!

Нечего над самим собой смеяться. У него шестеро детей, двое из которых калечные, – следует кормильца поберечь? Следует, если не в ущерб делу. Стальной лист – тот же броневой щит, только замаскированный. Сейчас самые бесстрашные рыцари без маскировки в бой не идут.

Так посмеиваясь над собой, к государю он приехал в обычном, сдержанно-деловом настроении. Следовало сразу, без обиняков, говорить о земельной реформе.

Но Николай II тоже был примерный семьянин, у него тоже был неизлечимо больной сын-наследник; естественно, он заговорил о покушении. Естественно, выразил полнейшее и трогательное сочувствие. Но, кажется, переборщил, предложив денег на лечение дочери. Столыпин, весь поглощенный земельным законом, сорвался: