Хаймито Додерер - Окольный путь

— До пятницы, любимая…

Они еще раз нацеловались.

В деревне время течет медленно. Часами служит солнце, церковная колокольня вторит ему, прилежно извещая о ходе дня, ее звон в часы молитв поднимается к небу, как густой жертвенный дым. Вдалеке, в поле, блещет лемех плуга, волы под ярмом шагают в мареве испарений, над линией горизонта, неторопливо перестраиваясь, плывут облака.

Не съездить ли им все же разок в Каринтию, к родителям Ханны? — таков был вопрос. Вопрос, возникавший из года в год и без конца отодвигаемый чуть дальше, словно бочка, которую кто-то катит вперед и нагоняет всякий раз, как она остановится поперек дороги. Так что через определенные промежутки времени вопрос этот становился им поперек дороги. К тому же поездка должна была стоить денег. Ханна ссылалась на то, что у них есть сбережения. Нет, сбережения трогать не след, возражал муж. Есть ведь еще лейтенантов кошель с дукатами. Вот оттуда можно бы несколько монет пустить в ход. Об этом, напротив, ничего не желала слышать жена. Для нее эти деньги были вещью неприкосновенной. Не то Брандтер давно бы уже обзавелся подмастерьем и учеником. Правда, в этом случае пришлось бы прикупить инструмента, но зато и работы можно бы брать побольше. Трех-четырех дукатов хватило бы с избытком. Ханна сердилась, топала ногами, кричала, что вполне довольна той жизнью, которую ведут они сейчас, — не к чему им гнаться за большим заработком и нанимать подмастерья и ученика, кубышка полнится и так. А для кого? Да, были бы у них дети, тогда разговор другой! А так она об этих дукатах и слышать не желает. Быть может, Брандтер при этом думал: «У тебя бы их вовсе не было, не заслужи я их своим смертным страхом», но он не раскрывал рта, что за последнее время вошло у него в привычку. Так вскоре и вышло, что супруги совсем перестали обсуждать обе эти темы: о поездке в Каринтию и о расширении мастерской.

Пауль Брандтер по-прежнему почти не покидал домашнего очага. С Ханной дело обстояло несколько иначе. Благодаря тому, что она обшивала соседок, ей приходилось бывать в других домах — когда она относила работу или примеряла платье толстой жене лавочника, а как раз там, у лавочницы, и было самое сердце деревни, куда малый круг местной жизни в непрестанном своем обращении приносил последние новости. Ханна пришлась по душе соседкам, с нею охотно болтали. «Погуливать начала», — подумал Брандтер, когда однажды вечером жены не оказалось дома. Он съел приготовленный ею ужин и в одиночестве пошел спать. Когда она вернулась, не спросил, где была.

Все же на долю этой четы выпала еще не одна блаженная ночь, и когда Брандтер держал в объятиях свою Ханну, а она, удоволенная, вскидывала на него глаза, черные, как два слетевших вниз осколка темного звездного неба, то ему не раз думалось, что теперь наконец-то жизнь его движется в истинной своей колее. И как раз в тот вечер, когда он улегся спать один, а Ханна пришла попозже, его, как никогда, манили к себе ее полуоткрытые губы, между которыми виднелись острые белые зубки, похожие на оскал хищного зверька.

На следующее утро ему надо было ехать в Юденбург, чтобы купить обручного железа.

Лошадь, впряженная в узкую тележку, весело трусила по дороге, и Брандтер пребывал в наилучшем расположении духа, когда же последние островерхие крыши Унцмаркта скрылись за излучиной реки и поворотом дороги, принялся насвистывать. Денек выдался по-весеннему ясный. Мур катил рядом свои черно-синие пенные воды.

На рыночной площади Юденбурга Брандтер остановился перед кузницей. Погрузив купленное железо — не слишком-то много — и хорошенько его привязав, он повернул к постоялому двору. Народу здесь было порядочно, и шум стоял большой — эх да ух! Вдруг в ярком свете весеннего солнца перед ним обрисовалась странно знакомая фигура. Брандтер не сразу понял, кто это, но, наматывая поводья, вдруг вспомнил, как однажды следом за этим человеком, за его широкой спиной сам он, разъяренный, громыхая сапогами, взбегал по лестнице деревенского дома, откуда с верхнего этажа кто-то обстрелял их скакавший мимо отряд. Потом на миг вновь увидел перед собой ту горницу: навстречу им грянули выстрелы, схватка, кровь, и вот уже крестьянские парни, тихие и недвижные, лежат на дощатом полу… «Брандтер!» — рявкнул кто-то прямо у него над ухом. Он остановился. Старые соратники шумно приветствовали друг друга. Объявился и второй. То-то было крику! На радостях все говорили наперебой. И вскоре, после того как Брандтер поставил телегу и задал лошади корм, все трое уселись за добела выскобленный дубовый стол.