Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

С трудом согнув непослушные колени, зодчий опустился у самого входа и сложил ладони для молитвы…

— Ну как, живы-здоровы, зодчий? — громко спросил Мухаммад Порсо, почему-то решив, что Наджмеддин Бухари плохо слышит.

— I Благодарю! Как видите, все еще существую на белом свете.

— Я пригласил вас к себе для того, чтобы сообщить вам следующее, — продолжал Мухаммад Порсо. — Завтра или послезавтра вы должны явиться сюда в приличной одежде, и по возможности в новой. Я намерен повести вас в цитадель, где вы предстанете пред очами его высочества Султана Абусаида-мирзы. Его высочество, слава аллаху, весьма ценит людей науки и искусства.

— У меня нет никакого дела к его высочеству, господин, — сдержанно ответил зодчий. — Я предстану теперь лишь пред очами Мункера и Накира — ангелов, что снимают первый свой допрос на том свете.

— Советую воздержаться от еретических речей, зодчий.

— Я дожил до глубокой старости и не совершал предательства, — продолжал зодчий, — жить мне осталось немного. И никто, даже вы не можете теперь сделать меня предателем.

Наступило молчание.

— Повторяю, забудьте еретические речи! — побледнев, воскликнул Мухаммад Порсо. — Видно, вас одолевает дьявол!

— Я говорю правду и только правду. — Зодчий бросил хмурый взгляд на Мухаммада Порсо. — Вот вы совершили предательство, вы предали своего государя, вы открыли ворота Бухары врагу. И как вдень Страшного суда вы взглянете в лицо Улугбека?

— Деяния Улугбека противны исламу. Он вероотступник! — крикнул Мухаммад Порсо.

— Деяния Улугбека противны фанатикам и предателям, — ответствовал зодчий, поднимаясь с колен. И, гневно постукивая посохом, пошел через двор Джамемечети.

Поджидавший его у входа Низамеддин взял прадеда за руку и повел домой.

С того дня зодчий не ходил больше в мечеть, теперь он молился дома. Прихожане-фанатики могли напасть на него, избить или даже убить. Но Мухаммад Порсо решил: не стоит, скоро сам подохнет как собака…

Зодчему уже перевалило за сотню лет, а он все еще бродил по улицам своей родной Бухары. Опираясь о посох, он медленно шел по извилистым и узким улочкам своей махалли, затем выходил на площадь и направлялся к своему детищу — медресе Улугбека. Усы и борода зодчего были седыми как лунь, брови нависали над глазами, и под желтой, даже коричневой, словно кирпич после обжига, кожей явственно проступали ребра. Одет он был в белую, распахнутую на груди рубаху и белые штаны, на голове носил старенькую светло-желтую чалму и на ногах неизменные кавуши.

Рано утром он выбирался из своего дома. Обогнув Минораи Калан, он останавливался в тени под высокими стенами Масжиди Калай и долго стоял здесь. Видно было, что ему нет дела ни до кого и ни до чего. Затем, пройдя через многолюдный базар под огромными куполами Токи Заргарона и под крытыми базарными рядами, выходил к водоему Ташхауз. Здесь останавливался передохнуть, глядя на чуть подернутую рябью воду, наполнявшую до самых краев этот огромный хауз. Иногда он пил из чашки водоноса, который поил его из милости, надеясь угодить этим аллаху. Старик не обращал внимания и на мальчишек, бежавших за ним следом. Опираясь о посох, он продолжал свой путь. Увидав древнего старца, иные люди останавливали повозки запряженные осликами, и покорно ждали, пока он пройдет, зато другие, нетерпеливые, проезжали, проходили мимо, задевали и толкали его, но и это не трогало старого зодчего. Встречавшиеся на его пути арбакеши и носильщики порою останавливались, уступая ему дорогу, — Прислонившись к резной стене медресе Улугбека, он мутными глазами глядел на солнце, пока глаза не начинали слезиться и их не затягивала темная пелена. Тогда ему чудилось, будто над куполом медресе проросла разрушительница зданий трава кавар и нужно как можно скорее уничтожить ее. Стебли травы, подобно змеям, свисали с каменных стен. Он не глядел на людей проходивших мимо, хотя многие бухарцы знали своего знаменитого земляка и до сих пор женщины все еще выбегали из своих калиток, чтобы положить ему под ноги коврик, но зодчий переходил на середину улицы и брел прямо по пыли, бормоча, что не следует оказывать ему почестей.

Зато приезжие из других городов принимали его за нищего или юродивого. А бывало, что женщины, сидящие у калиток, низко кланялись старику и объясняли детям: «Этот дедушка отец отца твоего папы…»— на что зодчий с улыбкой прикасался к головенкам и плечам малышей.