Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

— Знаешь, как я в люди вышел? Голос менять умею. Изобразить, передразнить. Это ей понравилось, Ее Величеству то есть. Вот, брат, что в жизни главное. Таких, как я, в Петергофском походе много было, однако ж… Мне она сразу «камергера» дать хотела, Ее Величество то есть, Орловы помешали… Кинули четыреста душ крестьян в награду, и будь здоров.

Темные дела тридцатилетней давности раскрывались перед озадаченным Платовым. Удивлялся он: «Зачем он мне все это рассказывает?», но слушал внимательно, вникал.

— Я ж ее безумно любил, — вздыхал Потемкин. — Как глаз потерял, полтора года дома сидел, выйти боялся — как она на меня посмотрит?.. Эх! Давай, брат, «ерофеича» дернем. Эй, кто там!..

Глотнув зверобойной настойки, продолжал:

— Не бойся неловким показаться. Неловкость вовремя даже полезна. В сравнении с ней ловкость других видней бывает. А ты — вот он, бескорыстен, предан… Никакой награды не просишь, раз не просишь, а терпеливо ждешь, когда-нибудь тебе больше других дадут. Если попросишь, наконец… А? и панибратски хлопал Платова по плечу.

— Я, Ваша Светлость, у вас сроду не просил, — усмехался Платов.

— Твоя награда впереди, — туманно обещал Потемкин. Глотнув по второй, пускался светлейший в философствование:

— Все воруют, под себя тянут. Не верю я бескорыстным. Эти или уже наворовались, не лезет больше, или предки их наворовали, награбили. Но есть… нечто … всех подминает… Всё вот это… — не мог объяснить Потемкин и округло разводил руками. — Воруют, а служат!.. Головы кладут!.. А есть еще, — он доверительно понижал голос, — бессмертие себе добывают, здесь, на земле. Славы им хочется, памяти о себе, чтоб века пережила. Это кто тайно в Бога не верует, в бессмертную душу. Суворов такой… А я в Бога верую. Он защитник мой… Сколько я городов построил, и все — монаршьего имени или ради святого какого-то. А эти прощелыги ревнуют. Бонмот пустили — «потемкинские деревни» — это когда указать хотят, что предмет какой-либо — суть мишура одна, холсты размалеванные. Чтоб такая среди потомков память обо мне осталась. Э-э, что мне до памяти? И кто есть сии потомки? Да такие же воры будут, еще похлеще. Нет, мне б здесь пожить, а о душе моей Бог позаботится, Он защитник мой…

Санкт-Петербург встретил владыку Юга России мокрым снегом. Остановились в одном из потемкинских домов. Косяком пошли гости, визитеры. Хозяин сам, без Платова, сразу же отправился в Зимний дворец. Уехал тревожным, вернулся таким же.

— Готовься, на неделе будешь царице представляться… И мне надо подготовиться. Эй, Гарновского ко мне!

Пока бегали за Гарновским, управляющим всеми хозяйственными делами светлейшего, Потемкин с ноткой брезгливости рассказывал:

— Многие моим именем кормятся. И этот вор тоже. Бог ты мой! Сколько он украл! А теперь стал себе дом строить рядом с Державиным — Державина-то знаешь? — и свет ему загородил. Державин сетует: писать невозможно — не видно. Обнаглел!..

В Зимнем дворце Матвей Платов был представлен Потемкиным царице. В светлой зале сверкающая золотом и бриллиантами толпа ждала малого выхода Императрицы. Потемкин и Платов явились чуть ли не в последнюю минуту, спешили по ослепительно прекрасным залам.

— По сторонам не зевай, не на базаре, — наставлял Потемкин, — гляди под ноги. К царице подойдешь, в глаза гляди, улыбайся. Если говорить будет, отвечай.

— Как сказать-то?

— Говори как-нибудь, государыне все равно.

Подходя к зале, Потемкин замедлил движение, свита приостановилась, в расступающуюся толпу светлейший вошел неторопливым прогулочным шагом. Сразу же остановился:

— Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?

Невзрачный старичок поклонился:

— Помаленьку, Ваша Светлость.

— Этого опасайся, — с улыбкой, но потускневши взглядом, посоветовал Платову Потемкин. — Болтай поменьше.

Как в воду с головой, ушел Матвей в толпу придворных. Непонятный язык звенел в ушах, и он радостно косился на редкие русские слова. Его оценивающе рассматривали, как когда-то Потемкин перед поездкой сюда, в Петербург. Женщины с оголенными шеями и плечами были пугающе красивы. «На каждой камней на доброе имение», — отметил про себя Платов. Да, попал ты, брат Матвей!..

О нем, не стесняясь, говорили, он видел это, но не понимал ни одного слова. Положение складывалось совсем отчаянное — и он вдруг почувствовал себя легко и свободно, как в бою. Подбоченился, вскинул голову, отметил, что из всех в зале он один без парика, и с вызовом тряхнул темными кудрями.