Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата

Ему навстречу вынесся на белом коне инок Пересвет, на- клоня копье.

Темная схима реяла, как крылья; наконечник копья блестел, как серебро.

Миг и… два пустых коня побежали по равнине.

Инок лежал мертв, татарский богатырь бился в предсмертной агонии.

Два потрясающих рева вырвалось с той и с другой стороны.

Великий князь, Ослябя и многие военачальники ринулись вперед.

За ними двинулась вся рать, свергнув доспехами.

Татары кинулись навстречу, как бешеные…

Все смешалось среди пыли и неистовых криков.

На пространстве десяти верст триста тысяч людей убивали друг, друга.

129

Пощады не было.

Тетивы луков молчали. Резались грудь на грудь.

Страшное, кровожадное чувство поднималось в груди Кореева.

«Скоро ли?» — думал он, судорожно сжимая бердыш и жадными глазами следя за ходом битвы.

И вдруг, о ужас! Часть русской рати поколебалась. Татары врезались в Hee, как железный клин в мягкое дерево, — рубят, гонят…

Сейчас они возьмут великокняжеские знамена.

Димитрий волынский промолвил:

— Теперь и нам пора!

Засадные полки вылетели из-за леса и, как буря, ударили на неприятеля.

Татары дрощули, стали отступать, сперва медленно, потом все скорее.

Еще раз собрались, чтобы дать отпор, не выдержали и вдруг побежали, охваченные ужасом.

На бегу оборачивались, наносили удары и… вновь бежали.

Мамай, наблюдавший с кургана, заскрежетал зубами и воскликнул:

— Велик Бог христианский!

И поскакал с поля битвы.

Кореев ринулся в битву вместе со всеми.

Его бердыш работал на славу, а рядом тяжко бухала дубина Андрона.

Вдруг какой-то конный татарин сбоку ударил его берды- шем.

Удар был неожиданным, и юноша не успел прикрыться щитом. Шлем погнулся, в глазах потемнело.

Он лишился сознания и рухнул с коня…

Когда он пришел в себя, то первое, что увидел, было лицо Андрона.

— Слава Богу, ожил, — сказал холоп. — А я и вижу: ран нет, только обмер. Давай водой поливать. Стать можешь?

— Могу. А что татары?

— Фью, татары! Я чай, и теперь не опомнились. Вконец побиты.

Андрей Алексеевич разом вскочил на ноги.

Он был на небольшом пригорке. Внизу колыхалась победоносная русская рать. Великий князь в страшно иссеченных латах проезжал по рядам.

Юноша закрестился часто-часто. Потом побежал с холма, вмешался в ряды и сам закричал неистово-радостно.

Верный Андрон ему вторил густым и хриплым басом.

Отец Михаил, двинувшийся в путь с такою пышностью и почти уверенный в получении ему престола митрополита всея Руси, подвергся очень скоро, почти на первых порах, опасности.

Едва путешественники миновали рязанское княжество, как в степях половецких были приведены в ужас: на них надвигалось громадное скопище татар.

Однако в данном случае Митяй явил себя истинным, сильным духом мужем.

Он один не растерялся.

Зная, что татары уважают русское духовенство, он выехал вперед и закричал надвигавшимся хищникам, что хочет видеть хана.

Имя хана было священно в глазах татар.

— Он хочет к хану — поведем к нему!

И Митяя с его спутниками привели в город Сарай.

Отец Михаил и там сумел повести себя так, что новый главный хан Тюлюбек, — номинальный владыка, так как всем управлял Мамай, его дядя, — выдал ему ярлык для безопасного проезда. Ярлык этот начинался очень оригинально: «Мы, царь Тюлюбек, дядиною Мамаевою мыслию»…

После этого наши путники благополучно добрались до Крыма, там сели в Кафе на корабли и поплыли к Константинополю.

И плавание было также благополучно.

Недалеко было до царственной Византии, когда Митяй вышел на палубу освежиться.

У него болела голова и во всем теле чувствовалось недомогание.

Лучи месяца серебрили воду. Вдали, как неясный призрак, возносился купол святой Софии — Божьей Премудрости…

Константинополь был виден. Цель была почти достигнута. Патриарх его непременно посвятит. Разве он осмелится ослушаться главного своего благотворителя, великого князя московского?

Быть может, через несколько дней он, отец Михаил, будет уже стоять в храме св. Софии, как признанный и посвященный митрополит всея Руси.

Что-то кольнуло в боку… Что-то ударило в голову…

И вдруг Митяй покачнулся, ухватился за борт и крикнул слабым голосом:

— Помогите!

Его свели, вернее снесли, в каюту. Он впал в беспамятство и к утру скончался, когда корабль был у самого Константинополя.

Его похоронили в предместье Галате.