Алоис Ирасек: Скалаки

Они выехали со двора. Но и теперь никто не показался из укрытия, где, вероятно, мог прятаться от вооруженных всадников, не вышел, чтобы, усмехаясь, посмотреть им вслед. Подул ветер и быстро замел свежие следы лошадиных копыт. На дворе и в избе было по-прежнему тихо. Но эта мертвая тишина говорила, кричала! Говорила о том, что крестьянин с семьей оставил дом, в котором он родился и в котором с незапамятных времен жили его предки. Родной дом превратили для него в темницу, отцовское поле стало местом пыток. Под угрозой кнута заставляли его работать на чужом поле, а наградой были дыба да железные клещи. Господа-кровопийцы выжимали из крестьян пот и жили в свое удовольствие. А тут ещё, как саранча, налетали то императорские солдаты, то прусские мародеры, которые грабили чешские села и тиранили жителей. Не успели зажить тяжелые раны, нанесенные войнами прошлого века, как начались ужасы Семилетней войны.

Не осталось у крестьян ничего, кроме голых стен, да и те по большей части сожгли солдаты. И, чтобы не платить за них контрибуцию, побросали люди насиженные гнезда… «Ленивое племя!»

Деревня, куда попали всадники, была разрушена. Об этом свидетельствовали печи и обугленные балки, торчавшие из-под снега. Не успели путники отъехать и ста шагов от заброшенного дома, как увидели три пепелища.

Снег перестал падать. Темнело.

— Хорошую же ты нашел дорогу! — недовольным тоном сказал всадник, ехавший справа, своему провожатому. — Где же мы переночуем? Уж не в той ли пустой, холодной берлоге?

— Мы непременно отыщем жилой дом, ваша светлость. Позволю себе почтительно заметить — не все же побросали свои хозяйства.

Господин закутался с головой в плащ. С наступлением сумерек мороз начинал крепчать, усиливались порывы холодного ветра, который дул всадникам в лицо. Они ехали по дороге в гору. В темноте зимнего вечера ни один приветливый огонек не указывал им пути к теплому жилью.

Потеряв всякую надежду найти какое-нибудь пристанище, его светлость остановил коня. Путешествие холодной ночью не прельщало его, он решил ехать назад и переночевать в заброшенном доме.

— Поворачивай! — сказал он сердито. Сопровождающий его слуга неожиданно вздрогнул, подался вперед и, повернув голову, стал прислушиваться.

В вечерней тишине до них донеслось духовное песнопение. Женский и детский голоса, казалось, сливались с низкими звуками мужского баса. Однако слов разобрать было нельзя. Посмотрев на гору, путники увидели несколько старых деревьев, поднимавшихся к седым облакам.

— Вперед, там поют! — и господин погнал своего Гнедого к вершине, следом помчался его слуга.

Неподалеку от деревьев всадники остановились. За деревьями показались постройки, подобные тем, какие только что видели путники: рига и изба, соединенные аркою ворот, перед ними несколько лип. Домик ветхий, покосившийся, в окнах не светился огонек. Печальная лачуга! Но все же оттуда доносилось пение, из-за закрытых ворот раздавался неистовый лай собаки. Недолго думая всадники подъехали к воротам, и слуга громко постучал.

Пение смолкло. Но собака, бегая по двору, залаяла еще громче. Слуга снова застучал и стал кричать, чтобы отворяли ворота.

— Кто там? — спросил голос за забором.

— Чего спрашиваешь, хам, открывай, — грубо и повелительно закричал слуга. Вначале, подобострастно обращаясь к своему господину, он говорил по-немецки. Теперь же, перейдя на чешский, он дал выход своему раздражению.

Ворота заскрипели, и всадники въехали во двор. Слуга быстро соскочил с коня и, держа под уздцы Гнедого его светлости, обратился к старику крестьянину, который в это время старался унять огромного лохматого пса.

— Как пройти в горницу? Отведи лошадей в конюшню. Молодой господин нетерпеливо переступал с ноги на ногу, желая скорее попасть в теплое помещение.

— Быстрей отведи лошадей. Разве ты здесь один? Некому, что ли, проводить нас в избу? — продолжал слуга.

Старик обернулся и, увидев на завалинке мальчика, которого до сих пор никто не заметил, подозвал его.

— Проведи господ в комнату, зажги там свет, а потом и мне в конюшню принеси лучину.

Слуга попросил пана пойти с мальчиком, сказав, что ему самому еще нужно присмотреть за лошадьми. Взяв под уздцы господского коня, он последовал за крестьянином в хлев, отделенный от горницы лишь сенями. Через минуту мальчик вернулся, держа в руке горящую сосновую лучину, которая осветила темное помещение и людей, стоявших с лошадьми у входа. Крестьянин осторожно ввел в хлев усталых рысаков, привязал их и расседлал. За всем наблюдал провожатый его светлости.