Алоис Ирасек: Скалаки

— Подай мне воды, — приказал камердинер.

Иржик удивленно посмотрел на него своими темными глазами и, подав ему воды, отошел.

— Куда бежишь, мальчишка? Помоги-ка лучше. Возьми вон там шпагу и положи ее на полку.

Скалак часто поглядывал на дверь и поворачивал голову, как бы прислушиваясь, но тут снова раздался грубый голос камердинера.

— Сюда шпагу, сюда! А это что? — воскликнул он и, сняв с полки какую-то вещь, напоминавшую доску, положил ее на стол.

На доске были натянуты струны.

— О! Это цимбалы! — Он ударил по струнам, и они громко зазвучали. — Ого, жалуются, сетуют, и получается музыка! Поди-ка сюда, мальчик, сыграй!

— Я не умею! — Иржик вопросительно посмотрел на подошедшего деда.

— Ну, тогда сыграй ты, старик!

— Милостивый пан, я тоже не умею. — Старик повернул голову и прислушался, но камердинер снова ударил по струнам, раздались нестройные, режущие ухо звуки.

— Врешь, зачем тогда у вас этот инструмент? Играй!

— Мой сын немного играет.

— А он научился у тебя. А ну-ка, сыграй, я хочу повеселиться в вашем гнезде. Сыграй и спой, ведь я слышал, как ты поешь. У тебя такой тоненький голосок, как у девушки. — И камердинер захохотал во все горло, довольный своей шуткой.

Лицо крестьянина передернулось.

Камердинер еще сильнее ударил по струнам. Но даже и эти звуки не заглушили крика, раздавшегося из каморки:

— Милостивый пан, отпустите! Крестьянин бросился к двери.

— Но-но, подожди, коли не хочешь сыграть, так расскажи-ка мне хоть что-нибудь об этой певунье. — И он загородил ему путь.

— Пустите меня! — решительно потребовал старик и выпрямился. В его глазах под густыми бровями вспыхнул огонь. — Назад, — крикнул он решительно.

— Назад, холоп! — заорал камердинер. Оглянувшись на дверь, он заметил, что мальчик исчез. Снаружи глухо прозвучал чей-то крик.

— Пустите, — вновь крикнул крестьянин и кинулся было к двери, но камердинер набросился на него.

— Злодеи! Хотите украсть у меня дитя! О если бы… Мужчины схватились врукопашную. Камердинер оттеснил Скалака от двери, но через минуту старик снова оказался возле нее. В схватке они сдвинули стол, опрокинули стулья. Снаружи опять раздался крик, а в комнате слышалось только короткое прерывистое дыхание борющихся и ругань камердинера. Со стола со звоном упали цимбалы, и дребезжание струн слилось с призывами о помощи.

Иржик выбежал из комнаты. Он догадался, что все дело в Марии, которая должна была укрыться в каморке, как только всадники остановились перед домом. Мальчик чувствовал: они не принесут с собой радости. Как могли обидеть эти люди его молодую тетку, он не знал, но ясно: они хотят ее обидеть, иначе бы она не пряталась. И за это он их возненавидел. А как придирался один из них к деду, как он отнял корм у Рыжухи! И теперь, услыхав крик Марии, доносившийся из каморки, и видя деда, борющегося с камердинером, мальчик как ласочка проскользнул мимо них и бросился прямо в хлев, но там было темно, видимо, молодой пан и не заходил смотреть лошадей. Тогда Иржик вернулся в сени и схватился за ручку двери, ведущей в каморку. Дверь не подалась, кто-то держал ее изнутри. Иржик стал стучать, никто не отозвался. Прислушавшись, он уловил глухой говор, но не различил в нем знакомого голоса. Мальчика охватил страх. Он позвал тетю по имени, но в ответ услышал только вопль. Мария была в опасности. Иржик снова изо всех сил навалился на дверь, которая обычно бывала заложена только на щеколду и легко поддавалась даже детским рукам. Теперь она была, как железная. Иржик кинулся за дедом. Открыв дверь в комнату, он остановился пораженный. Колеблющееся пламя лучины освещало то одну, то другую часть комнаты, как бы отворачиваясь от неравного боя: старик боролся с молодым и сильным противником. Обычная решительность покинула Иржика. Он видел, что дед теряет последние силы, падает, пытаясь снова подняться. Вдруг дед покачнулся, и стало ясно: он совсем сдает. Увидев это, мальчик сразу очнулся, и из его горла вырвался вопль: «Дедушка!»

От этого крика старик воспрянул духом и с новой силой вступил в борьбу. Мальчик тоже осмелел и только собрался прийти на помощь деду, как из каморки донесся какой-то шум и крик. Иржик мигом повернулся, отодвинул засов у двери в сенях и встал на завалинке.

Была зимняя ночь. Небо прояснилось, и в темной синеве блестели звезды. Стояла мертвая тишина. Со стороны леса дул холодный ветер. Осмотревшись, мальчик увидел только торчавшие черные трубы сгоревших домов. Не было соседей, которые могли бы помочь. Нигде ни огонька, ни малейших признаков жизни, а отец все еще не возвращался.