Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Расходились медленно и не все сразу, зато по всему видно было: уходят от капища утешенные, а еще уверены: теперь и убитым можно воздавать дань. Воистину верно сказал князь: бог с нами, бог за нас.

Тризна должна состояться не где-то там — сразу у рощи, на зеленой поляне между Детинцем и рощей. Молодцы еще вчера позаботились, чтобы в изобилии было хвороста для костров, чтобы возвышался перед выстланными по всему безлесью полотнищами стол для князя и тех, кто стоит близко к князю, а сегодня вместе с огнищанами заботились и заботились о яствах и питье на столах. Поэтому когда народ подошел от капища, все было наготове. Горели жертвенные костры, каждого ждало щедрое застолье: хлеб и соль, жаркое из говядины и жаркое из вепрятины, дичь зажаренная, и вареные яйца, мед и сыта в сосудах и корчагах. А еще дымилась перед каждым столом-полотнищем миска со свежей пищей, которую не успели приготовить, однако бегали-суетились, готовя, а еще шли на тризну со своими яствами и питьем жены погибших на поле боя — у них своя обязанность перед кровными и своя дань кровным.

Садились, где кто видел, однако без лишней суеты и шума. Поэтому и уселись быстро.

Князь Богданко дождался этого и поднялся за столом.

— Друзья и сородичи мои, мужи и жены. Мы вернулись с рубежей земли Трояновой, окрыленные победой. Но были бы такими и имели бы ее, перехваченную у супостата возможность, если бы не те, что шли бок о бок с нами и которых нет сейчас среди нас, павших на поле боя, как мученики поля битвы? Воздайте им почет и прославим имена их на веки вечные!

Князь берет кувшин и наливает в свою братницу хмельное, затем подходит к костру и выплескивает напиток в огонь.

То же делают и поселяне, прежде всего те из них, чьи мужи не вернулись из похода.

— Поделимся с ними и яствами вашими, — зычно говорит всем, будто трубою трубит, князь, — пусть имеют, что съесть, на пути в рай.

Берет хлеб, жаркое, отдает, как и прежде, огню. Подождал, пока справятся с данью убитым все остальные, и снова подал голос.

— А теперь наполним медом братницы и выпьем за здоровье живых. Хмель послан богами для веселья, поэтому будем, как и положено быть, веселыми. За ваше здоровье, сородичи мои!

Князь высоко поднял наполненную медом братницу, и люди не замедлили воздать должное князю и выпили за свое здоровье.

Некоторое время слышался только шум на поляне. Кто-то пробовал яства и хвалил князя за обильное застолье, кто-то вспоминал, под хмелем, как закрыл его собой сосед Стемид, когда они вторглись в ряды конных кутригуров, рубили и рубили супостатов, что зарились на нашу землю и на наши доходы, пока сам не упал, убитый, а кому-то не терпелось похвастаться, как он сам мог бы быть убитым, если бы не проявил ловкость, и как заслонял собой слабых.

— Выпьем, братья, — угомонил его кто-то из соседей. — Князь правду сказал: только питье и помогает сбросить с себя бремя потерь, как и бремя сечи.

— Да. Разве на долю тех, что были на поле боя и вернулись живыми с поля боя, меньше выпало. Ведь, завидовать нечему. Видите, как изуродовал мне обрин руку? Как я буду ходить теперь за товаром, как обрабатывать пашню?

Ему поддакивают, а тем временем идут между людьми и кланяются подвыпившим людям жены и дети убитых:

— Выпейте, соседи, и из наших корчаг, — в них мед отца нашего. Выпейте, и помяните его добрым словом, и не забывайте, что был такой.

Сидящие за столом, молча, подставляют братницы, и жены и дети не медлят наполнить их медом.

— Добрый отец были, дети, — говорит кто-то, — а вам, соседка, муж. Пусть будет вечной и светлой память по нему.

В другом месте слышно было, как добавляли еще обещания и увещевания.

— Ваш отец заслонил нас от меча и стрелы лютого обрина. Мы в пожизненном долгу перед ним, а затем и перед вами. Вовек будем помнить это. И вы помните, и растите достойными отца своего. Община позаботится, чтобы вы не знали, что такое безлетье. Да, одним родом живем.

И угощались, и угощали, пока не захмелели все, а захмелев, прогнали за громады грусть, терзания свои и спели всем застольем. Лишь немногие, распевали и прислушиваясь, как поют другие, склоняли вдруг на руки голову и принимались плакать. На них не обращали внимания, а если и обращали, то странным, для людей, образом: стучали по спине десницей и призывали к пению и потешались, призывая, как бы говорили тем: ударьте лихом об землю; пейте-гуляйте со всеми, будьте, как все.

Слева, ближе к реке, отозвались, призывая к себе, сопели, за сопелями — бубны, сопели, перегудницы, и молодежь Детинца, и прилегающих к нему сел, умудрилась оставить стариков на застолье и отправиться на этот призыв. Шли отдельно девушки, отдельно шли молодцы или наоборот: девушки любого из сел старались держаться молодцов своего села и потому отправились вместе с молодцами, они собирались и собирались, так как звала не только музыка, звали и обещанные игрища.