Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Окольное ополчение это и делало. Именно, ложились костьми и супостата своего клали рядами, не зная в предсмертный час, что князь недалеко уже, встал лагерем и делает завалы на путях, расставляет дружину, рать ополченскую там, где удобно будет и сдержать обров, и выйти на них из лагеря, когда наступит его время.

— Что обры? — спрашивает князь каждого из своих гонцов. — Где сейчас обры?

— За Сайгаковым оврагом, княже.

— А утигуры?

— Утигуры остановились, сдерживаемые ополчением, не далее ста поприщ от нас. Однако заслон ополченских ненадежный. Вот-вот сомнут его и пойдут всей ратью.

Один поведал так и второй тоже: обры нацелены идти в Уличскую землю своим путем, утигуры — своим. А полян с росичами и беглецами нет и нет.

— Откуда были последние известия от князя Острозора?

— С верховья Желтой реки.

— Должен бы быть уже.

О том, что в помощь уличам идут поляне, знал не только князь, знали и те, что стояли близко к князю, а от них дружина, ополчение. Поэтому мало в том удивительного, что все надеялись на появление полян, оглядывались и спрашивали мысленно, и друг у друга: «Не опоздают?» Видят боги, только бы не опоздали, все остальное сложится, как надо. Вон, какая рать ополчилась, как надежно обступила она путь, что его утигурам не миновать. По одну сторону долины — глубокий овраг, по другую — лес, который всадникам утигуров не проехать. Пойдут, если будут идти на переправу через левый берег Онгула только долиной, а выйдут на долину, считай, что попадут в петлю. У него, князя Зборко, хватит воинов, чтобы не пустить их вперед, засыпать стрелами из леса и оврага, чтобы ослабить или даже посечь с остальными на той долине. Пусть только сложится так, как мыслит себе, далее этой долины утигуры не пройдут. А вот с обрами не поймет, как сделать. Положиться на ополчение, сказать: станьте и стойте против обров на смерть, пока справлюсь с утигурами? А поможет это беде, спасет поход? Если бы была уверенность, что выстоит ополчение. Ибо идут эти каторжные обры обособленно и путем неблизким отсюда. Против них надо бросать и особую рать.

Если бы хоть на день, на два отдалить сечу, которую вот-вот могут навязать его рати утигуры, он послал несколько сотен ополченцев в помощь тем, стоявших против них уже за пятьдесят поприщ от лагеря. Они и помогли ополчению выстоять те несколько дней, которые требовал князь Острозор, чтобы добраться, наконец, до выбранного уличами места битвы.

Появление полян изрядно подняло защитникам земли Трояновой ратную доблесть. А возвышенная доблесть — еще одна рать: хоть и незримая, все же существенная и вон какая желанная. До слез радовались, обнимаясь, мужи, не скрывали удовольствия-удовлетворения и воины. Кричали на всю околицу и не считались уже с тем, что их услышат за околицей, что о них могут узнать те, кому не надлежит знать.

Князья встретились вдали от всех и сразу же заговорили о грядущей сече.

— Обры не случайно сделали так, — уверял князь Зборка, глядя, прежде всего, на Острозора. — Они потому и пошли особняком по пути, чтобы разобщить наши силы и преодолеть в одиночку.

— На Тиверию тоже послали особую силу. Не хотят, а может, и боятся нас видеть, антов, едиными.

— Зборко утвердительно кивнул головой.

— Так как мыслят себе князья сечу с ними? Пойдем на поводу у обров и разъединимся или ударим вместе на утигуров, а затем так же вместе на обров?

Князья Полянской земли переглянулись. Видимо, не предполагали, что их спросят об этом: шли-то на помощь, не в предводители.

— Как далеко отсюда обры и как — утигуры? — поинтересовался Богданко.

— Утигуры не позднее, как завтра, будут перед нами. Чтобы настигнуть обров, думаю, мало будет и трех суток.

— Сколько одних и сколько вторых числом? — оживился Острозор.

— Точно не знаем. В одном нет сомнения: утигуров значительно больше, чем обров.

— Тогда нечего сомневаться. Если разгромить, прежде всего, большую силу супостата, меньшая сама покажет спину. А эту, большую, легче преодолеть сообща.

Зборко не ухватился за эту мысль, как за единственно возможную.

— Многие беды натворят тогда обры, когда пойдут беспрепятственно.

— Правда, твоя, княже, много. Но еще больше засеется ее в земле нашей, когда распылимся и не разгромим, ни утигуров, ни обров.

Пили мед и хвастались, хвастались и снова пили, и обнимаясь пили, и братались, пока не пришла на землю ночь и не сморила всех крепким, под хмельком, сном.

Спал и лагерь, увитый теменью и необычной для такого количества ратных людей тишиной. Кто-то не верил и потому не принимал к сердцу мысли, что смерть такая недалекая уже и такая возможная; кому приходило такое в голову, и он поклялся именем матери: не может быть, чтобы злая Морана настигла именно его и именно здесь. Сеча является сечей, там и стрелы летят тучами, и тати будут обступать со всех сторон, копья и мечи будут сверкать перед глазами, как если бы молнии Перуна. Но почему именно его должны поразить? Или он беззащитен есть? Или в руках не такой будет меч и не такое, как у супостата, копье? А еще есть щит и побратимы, надежнее всякого щита. Вон сколько собралось воинов земли Трояновой. Или уступят каким-то утигурам? Или не одолеют их? Не может быть. Не должно быть!