Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Что было дальше, только боги и могли увидеть с высоты. Рассказать же или помешать — вряд ли. Гудела от топота тысяч и тысяч ног земля, слышалось тяжелое, похожее на шум прибоя в бурную ночь дыхание, время от времени крик кого-то из пораженных или изможденных. Не мольба о помощи — последнее прощание с миром или упрек миру. В этом страхе-беспамятстве, в порыве, что знал одно — уйти от погони, не стать жертвой варвара-авара, вряд ли кто думал о помощи. Авары, одержимые в злобе, скакали стороной и улюлюкали, одни повелевали что-то, другие спешили осуществить это повеление, иные наседали на пленных и разили молча. Урон от их мечей, как и от стрел, мизерный, его даже не замечают, но, все же, пленные шарахаются время от времени, похоже, будто хотят пробить стену и не могут, опять отскакивают и бегут, силятся перегнать самих себя. Толпа от этого еще заметнее бурлит, кипит, напоминает стадо испуганных зверем коней, до предела обуявших и испуганных, нацеленных на одно — бежать, не поддаться, из кожи вырваться, но быть дальше от беды-угрозы.

Или до смотрин здесь и или до мыслей о помощи? Знают же: бегство — надежда, как есть надежда и уверенность: спасение возможно пока в группе. Поэтому пленные и держатся ее. Бегут, сколько есть силы, и заботятся об одном: не споткнуться бы и не отстать бы от группы. Кто решился на невозможное, тому не следует останавливаться на полпути. Разве не знали: они пешие и беззащитные, а те, которые преследуют — при оружии и на конях, успеют и порубить многих, и помощь позвать. И пусть… их беглецов, которые были только что пленными, вон сколько, всех не порубят, как бы не старались, тем более, что и овраги не так и далеко уже. Да и бежать не под гору, в долину. Когда почувствовали это, а тем более увидели: бегут не под гору, — в долину, и совсем воспряли духом. Прибавилась к ногам сила, радость-радость засветилась в глазах. Через то, по-видимому, и не поняли, отчего это авары, которые уподоблялись до сих пор псам и свирепо бросались на свою жертву сбоку, вырвались, вдруг, вперед и погнали коней туда, куда бегут и пленные, — к оврагу. Лишь спустя, когда они достигли его и стали показывать на встревоженную толпу, приметили: проселком, который шел выше оврага, ехали многочисленные всадники, не та ли очередная турма, которую предводители аварские послали к оврагу-лагерю на расправу с пленными.

— Братцы! — успел заметить, что и другие, Светозар, — Поворачиваем направо, побежим к Дунаю! Теперь только он спасет!

Видели: призванная на помощь турма засуетилась уже, всадники стали пришпоривать и вздыбливать не охваченных отвагой жеребцов, направлять их на беглецов, таких близких уже к спасению и поэтому все еще не уверенных, надо ли сворачивать куда-то.

А турма подняла тем временем мечи и пошла на них лавой.

Боже милостивый! Спаси и помилуй! Кроме Дуная и его пречистой воды, теперь действительно не на что надеяться.

Кто-то падает, обессиленный страхом, такой видимой уже неизбежностью, кто-то обходит его или перепрыгивает через него и бежит, куда видит, а вернее — куда все. Часто и сильно дышит в поле, отражаясь, мощное человеческое дыхание, гудит земля от топота ног, а еще больше — под ударами копыт, и небо дрожит от страха и удивления перед тем, что творится на земле. Потому что кони настигли уже пленных и всадники не жалели сил и не слышали упреков совести, рубя обреченным головы или доставая их копьями. Напротив, свирепствовали от того, что пленные бегут кучей, один в один, что эта совокупность не позволяет им гулять свободно: убивать одного, выбирать другого, убив другого, выбирать третьего. И все — на лету, не останавливаясь, давая возможность проникнутому буйством сердцу насладиться изобретательностью ума, ловкостью рук, силой юности тела.

— Обходите эту толпу с одной и другой стороны! — повелел кто-то из аварских предводителей, — Пересеките им путь к воде!

— Пусть скачут, — угомонил его другой. — Дунай широкий, если его и переплывут, то всего лишь единицы.

— Они поражены мором, загадят реку! Повелеваю: порубить их на земле!

Порубить так и порубить. Или им, молодым и сильным, не справиться? Махали и махали мечами, даже подогревали себя гневом, когда те, которые были обречены на смерть, пробовали уклониться от безошибочного удара или прикрыться дубиной. А в гневе были еще злее и предприимчивее. Вот только заслонить пленным путь к воде так и не смогли. Ибо, кого валили они, словно траву в поле, были будто растерянные. Ничего не замечали вокруг себя, ни на что не обращали внимания. Перли и перли к берегу, а с берега — головой в воду.