Раффи - Самвел

Хотя Меружан был не очень высокого мнения о качествах персидских военачальников, которые, как например, полководец Карен, выдвигались скорее по признаку родовитости и сословной принадлежности, чем вследствие своих личных достоинств, все же он считал, что среди низших военачальников были действительно храбрые воины и хорошие люди. О них у Меружана имелось вполне определенное мнение. Однако главное затруднение заключалось в том, что стан был расположен на месте, скорее пригодном для временной стоянки, чем для военных действий. Конечно, это не могло повергнуть в уныние Меружана, если бы ему не угрожала иная опасность, а именно, опасность внутренняя. Это и явилось причиной того, что когда надо было вывести войско на поле битвы, он приказал сначала стать в оборону.

Хайр Мардпет начал ему возражать, настаивая на необходимости произвести прямое нападение на врага и рассеять его.

— Было бы большим позором, — сказал он, — если бы мы, прикрывшись щитами, терпеливо ожидали, когда враги начнут осыпать нас стрелами. Правда, они нас держат в осаде, но нам нетрудно их самих запереть осадой. Силы врага состоят главным образом из пехоты. Достаточно только приказать нашей храброй коннице выйти из стана, и она окружит их со всех сторон.

— Нам нельзя выходить из стана, Хайр Мардпет! — взволнованно сказал Меружан. — Наш самый опасный враг находится как раз в центре нашего стана.

— Какой враг?

— А вот это множество пленных! Они немедленно нападут на нас…

— А где у них оружие?

— Они своими оковами разобьют головы страже.

— Если они попытаются восстать, мы немедленно прикажем перебить всех.

— Перебить всех? Число их не меньше наших воинов.

Хайр Мардпет задумался. Меружан разъяснил свою мысль:

— Перед нами две задачи: во-первых, мы должны сдерживать пленных, чтобы они не восстали против нас, а, во-вторых — драться с вновь явившимся врагом. Поэтому стать на оборону, по крайней мере в начале боя, для нас более выгодно.

Хайр Мардпет остался при своем мнении, но не стал возражать.

Пока в стане Меружана велись споры, князья и нахарары, прибывшие с княгиней Васпуракана, без совещаний, без размышлений, положившись на всевышнего, поцеловали руки матери Меружана, получили ее благословение и разошлись по своим отрядам. При княгине остались лишь телохранители и слуги дома Арцруни и несколько групп вооруженных хадамакертцев, не покидавших ее.

Она сидела на небольшой дорожной тахте, четверо слуг держали над ее головой роскошный балдахин на четырех древках, украшенный кистями из золотых ниток с помпонами. Солнце уже жгло, и зной становился все невыносимее.

Вдруг на шею княгине бросился юный Артавазд и, обняв ее, стал умолять:

— Позволь и мне, матушка, идти с ними… я тоже хочу сражаться.

— Успокойся, дитя мое! — ответила княгиня, нежно касаясь его позолоченного шлема. — Тебе еще рано воевать! Когда, бог даст, возмужаешь, тогда у тебя будет много случаев показать свою отвагу.

На пламенных глазах юноши навернулись слезы.

— Чем я хуже других? — роптал он. — Мне постоянно твердят, что я должен стать мужчиной. Но ведь я не ребенок… Я взрослый!..

Печальные глаза княгини тоже наполнились слезами. «Невинное дитя, — подумала она, — неужели и тебя терзает боль за несчастную родину, неужели и ты чувствуешь, какие злодеяния совершаются в нашей стране?..»

— Будь спокоен, дитя мое! — повторила она, целуя бледное лицо неукротимого юноши, — оставайся со мной! Мы будем здесь молиться и наблюдать, как сражаются другие.

Надутые от недовольства губы Артавазда задрожали. Чуть было он не выдал свою тайну: он хотел сказать, что напрасно его принимают за мальчика, ведь сын княгини, могучий полководец персидских войск, ранен его стрелою. Но он скрыл горячее возмущение своей юной души и остался с княгиней.

Грустный взгляд княгини устремился к персидскому стану, где через, несколько часов должна была решиться участь тысяч пленных. У всех у них были отцы, матери и дети. Тысячи сердец должны были обрадоваться их освобождению; тысячи скорбящих должны были утешиться при их возвращении. При этой мысли добродетельная женщина почувствовала в своей душе нескончаемое блаженство и с сильно бьющимся сердцем стала ожидать окончания боя.

Но в то же время ее опечаленному взору представился раненый сын. Он был болен телом и душой. Что могло его излечить? Что могло смягчить его каменное сердце и очистить его душу, зараженную персидскими пороками и заблуждениями?