Раффи - Самвел

Все присутствующие скрежетали от злобы зубами и удивлялись терпению Меружана. Хайр Мардпет спросил с явным пренебрежением:

— А много ли войск привела с собой княгиня Васпуракана?

Посол, косо посмотрев на него, ответил:

— Она привела с собой наилучших мужей Васпуракана, о Хайр Мардпет! С ней и быстроногие мокцы, с ней и сасунцы с большими луками, с ней и страшные рштуникцы. С ней почитаемая нами крестная сила.

Хайр Мардпет расхохотался:

— Княгиня Васпуракана собрала вокруг себя весь сброд из горцев.

Меружану было очень неприятно вмешательство Хайр Мардпета и в особенности его пренебрежение по отношению к его матери. Меружан уважал в матери достойного врага, с которым можно было бороться, но которого нельзя было ненавидеть. Кроме того, Меружан при всей своей жестокости умел ценить прекрасное, возвышенное и благородное. Поэтому он мягко сказал:

— Хвалю усердие моей матери, она самоотверженно защищает интересы своей страны. Хвалю и твою смелость, о храбрый Гурген, с какою ты так откровенно передаешь мне слова матери. Надеюсь, что мой ответ ты передашь с такой же точностью. Скажи ей: если она упрямая мать, то я ее упрямый сын. Вскормленный молоком львицы должен хоть в малой мере обладать качествами льва. Пусть она не лишает меня этих родовых качеств. Я не хочу осуждать ее непростительное обращение со мной во время моего вступления в Хадамакерт и не буду оправдывать предпринятые мною шаги. Для таких объяснений время уже прошло. Могу лишь сказать, что у князей Арцруни имеется одно достойное похвалы качество — это их решительность. Пусть она не пытается нарушить мою волю, пусть не старается вызвать во мне колебания. То, что начато мною, я должен закончить. Ничто не может изменить моего намерения. Пусть борьба между нами решит, на чьей стороне божье веление.

— Но ты болен, о храбрый Меружан!

— Зато мои воины вполне здоровы, о храбрый Гурген!

Послы встали, говоря:

— Желаем и тебе полного здоровья.

Они поклонились и вышли из шатра.

Зловещее знамя, которое навело такой ужас на персидский стан, было выставлено на вершине одной из холмистых возвышенностей, у развалин Нахчевана сожженного рукою Меружана. Несчастный город еще дымился в огне и пепле. Знамя развевалось над ним, как весть о скором утешении. Оно господствовало над персидским станом. Страшный же стан занимал все пространство равнины, тянувшейся у подножья холма.

У знамени стояла княгиня Васпуракана и с большим нетерпением ожидала своих послов. Она была в черном одеянии, которое не снимала с того дня, как получила печальное известие об измене Меружана. «Он для меня мертв», — сказала с тяжким вздохом добродетельная княгиня и с той поры поклялась носить черную одежду до того времени, пока не прекратит злодеяния сына.

Ее окружали прибывшие с ней горные старейшины, а также Самвел, Артавазд и старик Арбак. Юный Артавазд беспокойно кидался с места на место и не знал, что делать. Возле нее стояли: с одной стороны Гарегин, князь Рштуникский, а с другой — Ваграм, князь Мокский, и Нерсех, князь Сасуна.

Войска заняли разные позиции. Васпураканцы расположились на холме, где находилась княгиня. Рштуникцы затаились в городских садах, отрезав единственный путь к Еринджаку и к мосту Джуги. Сасунцы закрыли дорогу к Арташату. Мокцы захватили небольшие холмы у берегов Аракса. Таким образом, персидский стан с четырех сторон был окружен врагами.

Вернулись послы и передали княгине ответ ее сына. Точно мрачная туча пронеслась по ее благородному лицу, и ее кроткие глаза заволоклись слезами:

— Я и не ждала иного ответа, — сказала мать скорбным голосом. — Было бы чудом, если бы он поступил иначе. Но ведь он болен… он ранен…

В ее словах звучала острая горечь материнского сердца, скорбная тоска. Она все еще любила сына, по-прежнему жалела его. Она готова была отдать все, чтобы без борьбы и без крови примириться со своей совестью и со своими чувствами. Она была даже готова уступить воле сына, простить ему все заблуждения, если бы его поведение не было причиной гибели тысяч людей. Но Меружан уводил с собой множество пленных, уводил на погибель в глубь Персии. Многие из этих пленных были подданными княгини, они служили ей верой и правдой, и она любила их, как родных детей. Как же можно было их лишиться?

Опечаленная женщина была охвачена этими тяжкими размышлениями, когда князь Гарегин Рштуни обратился к ней со словами:

— Нам ли жалеть его, раз он не пожалел своей родственницы: мою жену он повесил на башне ванской цитадели.