Виссарион Саянов - Небо и земля

Высокий блондин с худым лицом, которое, словно судорогой, было искажено иронической улыбкой, поднялся навстречу Хоботову и широким жестом показал ему на облезлое кожаное кресло возле стола.

— Справка готова, — сказал он, — серьезное дело, право…

— Разрешите посмотреть?

— Нет, вы мне сперва денежки заплатите, а то в прошлый раз один клиент так расстроился, что, получив справку, в обморок упал и деньги по рассеянности забыл заплатить…

— Я в обморок не упаду.

— Не сомневаюсь. Но только разрешите сперва получить…

Он вынул из стола плитку шоколада и, отламывая кусок за куском длинными тонкими пальцами, тихо говорил:

— Работа тяжелая… поверите, без сладкого и дня бы не прожил… а пить по состоянию здоровья не могу…

Хоботов расплатился. Качкин сразу выписал квитанцию и торжественно вручил большой пакет, густо залепленный сургучом.

— То есть как же, — бормотал Хоботов, прочитав справку, — значит, выходит, что «Товарищество Арнольда и Томсона» — нечто вроде воздушного шара, из которого вышел воздух?

— Наоборот, оно скорее напоминает мне воздушный шар, в оболочку которого еще не накачали и кубического фута воздуха.

— Но ведь англичане производили на меня самое милое впечатление…

— Умные люди! — восторженно проговорил Качкин, раскачиваясь в кресле-качалке и посасывая шоколадку. — Зачем капитал, если могут найтись доверчивые компаньоны?

— Но, простите, в справке совершенно определенно указано, что оба они не имеют никаких средств и один из них живет на средства некоей артистки, разведенной жены горного инженера, а другой, кроме носильного платья, никакого имущества не имеет…

— Вот именно, кроме носильного платья! — восторженно вскрикнул Качкин. — Но уж зато, наверно, хорошего качества у него носильное платье.

— Смокинг он носит великолепно, — чистосердечно признался Хоботов.

— А разве хорошо сидящий смокинг не заменяет умному человеку капитал? У нас в Петербурге достаточно иметь иностранную фамилию, чтобы быстро продвинуться в высших сферах…

— Но на что же они рассчитывают?

— На что? — улыбаясь спросил Качкин. — Да именно на то же. Скажем, назовите Товарищество воздухоплавания фамилией Петров или Сидоров, и внимания не обратят на вас в каком-нибудь графском или княжеском доме, а стоит вам только явиться с этакой англо-саксонской фамилией вроде Томсона — и сразу двери открыты…

Хоботов вышел на улицу в самом скверном настроении…

— Вас очень рады будут видеть в нашем доме…

Победоносцев шел по бульвару веселый, улыбающийся.

Быкову было приятно видеть это румяное радостное лицо, так бесхитростно выражающее молодую силу, неспособную долго отчаиваться и грустить.

Победоносцеву казалось, что никто так глубоко, как он, не чувствует своего возраста — своей эры, говаривал он, шутя. Возраст каждого человека он сопоставлял со своим возрастом. Из сравнений часто рождались неприятные мысли. Он помнил слова одного писателя: у великих по-настоящему людей физическая молодость совпадает с высшей точкой их человеческой судьбы. Он боялся будущего, потому что слишком многого от него ждал. Он легко переносил неудачи. Ему казалось, что горести временны, преходящи. Настанет день — и имя его прогремит по миру. Он презирал людей, мечтавших о славе во что бы то ни стало, согласных добиться её любой ценой. Когда мировая пресса застонала от ужаса в день похищения из Лувра знаменитой картины Леонардо да Винчи и сотни агентов бросились в большие и малые города Европы, разыскивая таинственного вора, Победоносцев подумал:

«Мировая история повторяется. Это не вор, это новый Герострат стремится прославить свое имя…»

Победоносцев грезил о другой славе, он хотел совершить подвиг во имя человечности, во имя России. Может быть, именно на войне суждено прославиться ему?

— Мечтаете? — добродушно спросил Быков, шедший рядом с Победоносцевым.

Тот встрепенулся и, взяв приятеля под руку, начал торопливо рассказывать:

— Значит, я вам ничего не говорил о своей семье? Странно. Но с чего же, собственно, начать? Вы обратили внимание на мою фамилию?.. Не правда ли, слишком громкая фамилия для авиатора? Похоже на псевдоним. Но это действительно наша, хоть мы, к счастью, и не приходимся кровными ни на пятой, ни на десятой воде тому знаменитому обер-прокурору святейшего синода. Отец мой староват, седоват, в разговоре груб. Предобрый человек, но я с ним с самого детства враждую. Характер у него властный, не любит ни в чем возражений, а я сразу после гимназии показал собственную строптивость: пошел в авиацию против его воли. Мать разъехалась с отцом, у неё теперь другая семья, да и не живет она в Петербурге… Потом брат инженер, он работает в Москве… Сегодня вы увидите отца. Он будет очень рад вас видеть. Да есть у меня еще сестра…