Виссарион Саянов - Небо и земля

Жизнь окружавших её людей была с самых первых дней полна риска, поисков, безумной отваги, споров, сложных расчетов, непрерывного движения. Но все то настоящее и большое, что случалось с её близкими, становилось дорогим и ей, хоть жило в её душе каким-то особенным, незабываемым светом, — о том, что происходило с ними, она узнавала только тогда, когда тяжелое было уже позади. Но кто мог понять её мученья в дни разлуки? Быков и Тентенников где-нибудь в дальнем полете… С каким волнением ловила она газетные извещения о перелете, как волновалась, когда на несколько дней вдруг исчезали сводки в газетах… И не догадывались они, пожалуй, обо всем, что переживала она в отгремевшие годы… Нет, она никогда не считала себя героиней, она просто жила так, как складывалась жизнь, работала в технической библиотеке при заводе, составляла списки рекомендуемой литературы для стахановцев и инженеров — и довольна была своим скромным трудом… А уж если бывали в их жизни изменения, то они зависели от воли и решения мужа… Так случилось и теперь, с поездкой в Ленинград. Но после вечера в родной, старой, милой, несколько запущенной квартире, она была рада перемене обстановки, и ей стало казаться, будто именно здесь и должна была завершиться их жизнь. Может быть, нужно окончательно переехать сюда, поселиться в отцовской квартире и — благо у неё нет детей, а приемный сын уже стал взрослым, женатым человеком — помочь старику-отцу, скрасить его одинокую старость…

Часу во втором, наконец, закончили затянувшуюся беседу, и все разошлись по своим комнатам, а Быков и Елена Ивановна долго еще молча сидели в столовой, и, изредка отрываясь от своего вязания, Елена Ивановна видела спокойное, словно помолодевшее лицо мужа, так любившего перемену обстановки, странствия, полеты, простор бесконечных дорог. Что касается Елены Ивановны, она была решительно домоседкой. И сейчас она уже обдумывала, как надо переставить мебель в столовой, и какой новый абажур нужно повесить, и как надо перелицевать занавески, выцветшие за много лет на северном солнце.

С Варшавского вокзала уезжали веселой и шумной компанией. Тентенников неожиданно расчувствовался и, отозвав Елену Ивановну, вдруг спросил, застенчиво улыбаясь:

— Помнишь, Лена, ты мне стихи читала о поздней любви?

— Стихи? — удивилась Елена Ивановна; за многие годы впервые услышала она, как Тентенников произносит это слово.

— Не помню, как звали поэта. А стихи ладные были.

— Если бы ты сказал, чьи стихи, мне легче было бы вспомнить…

— А ты вспомни…

— Да как же я вспомню, чудак человек?..

— Ты просто на память все стихи, которые знаешь, прочти, а я тебе сразу и скажу, какое стихотворение мне нужно вспомнить.

— До отхода поезда не успеть. Ведь я стихи смолоду любила и помню их очень много…

— А ты попробуй… Прямо так и начинай читать, все куплеты подряд с самого начала…

— Ты хоть словом намекни, о чем в тех стихах говорился. Тогда и вспоминать будет легче…

Растерянный и даже несколько испуганный вид Тентенникова заинтересовал Быкова, привыкшего к причудам и своенравным затеям старого друга.

— Не помешаю? — спросил он, подходя к Тентенникову.

— Конечно, не помешаешь. Только помоги вспомнить…

Словно наитие какое-то помогло Быкову, и он сразу сказал:

— Он хочет, должно быть, чтобы ты, Лена, прочла ему стихи о том, как любят люди на склоне лет, — я точно не помню, но там слова есть про нежность и суеверие. Ты в последние годы часто их читала.

Елена Ивановна прочла, неторопливо и тихо, строки стихотворения о том, как «на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней», и лицо Тентенникова расплылось в улыбке, и он блаженно повторил за Еленой Ивановной негаданно полюбившиеся ему стихи.

— Слова, главное, какие легкие… Каждое, как воробушек…

— Неужели ты влюбился? — спросил Быков.

Но Тентенников честно признался, что ни в кого он не влюбился, а просто куплетики ему очень понравились и он безо всякой любви захотел их вспомнить. На том и порешили; да и пора уже было прощаться.

Когда Елена Ивановна увидела, как тронулся поезд, сердце её дрогнуло, но веселое лицо Быкова, высунувшееся из окна вагона, и руки Тентенникова, издалека протянутые к ней, и лукавая усмешка приемного сына успокоили её. Женя бежала за поездом до конца платформы и, запыхавшись, вернулась к Елене Ивановне.

День был такой светлый и солнечный, что не хотелось сразу возвращаться домой.