Виссарион Саянов - Небо и земля

— Не бойся, — сказал Левкас, — не укусит.

— Я не боюсь.

— Когда полетишь?

— В воскресенье.

— Не разобьешься?

— Не разобьюсь.

В воскресенье Быков поднялся на планере. Этот первый полет решил судьбу Быкова и навсегда изменил его жизнь.

Через три недели, вечером, когда он сидел дома и снимал чертежи планеров, а отец лежал на скамье и рассказывал вычитанный где-то рассказ о похождениях в Трапезунде знаменитого одесского жулика, выкравшего из гарема по ошибке вместо красивой гречанки рыжего сладкогласого евнуха, в комнату, пригибаясь, вошел дюжий лакей Левкаса и протянул Быкову коротенькую записку.

Левкас приглашал немедленно к себе. Быков переоделся — надел штаны из чертовой кожи, люстриновый пиджак и не попрощавшись вышел из дома.

— Куда ты спешишь? — крикнул вдогонку отец. — Зачем к Левкасу? По какому случаю лакей?

Подходя к дому Левкаса, Быков увидел, что окна ярко освещены: у банкира были гости. Струнный оркестр играл входящий в моду аргентинский танец — танго.

Кудрявая горничная в кружевном чепчике ожидала Быкова в прихожей.

— Пойдемте, — сказала она и взяла его за руку.

Он высвободил руку и пошел следом за ней.

— Здравствуй, — закуривая сигару, сказал Левкас. — Как живешь?

— Хорошо.

— Садись.

Быков сел, положил на колени картуз. Он впервые увидел кабинет Левкаса. Стены были покрыты синим шелком. Над камином висел гобелен. Тускло переливались огни в хрустальном письменном приборе. Декадентская картина, в которой не было ни одной прямой линии, изображала худенького черноволосого мужчину с испуганными глазами. Неизвестно для чего художник приклеил к его тощим бокам краснозеленые крылья.

— Куришь? — Левкас протянул сигару.

— Спасибо. У меня есть папиросы.

Левкас молча ходил по кабинету, засунув руки в карманы.

— Хочешь стать человеком? — вдруг спросил он.

Быков молчал.

— Человеком, слышишь ли, человеком? Да отвечай мне, ну…

— Не понимаю, что вы хотите сказать…

— Я хочу основать в городе аэроклуб… Мне нужны авиаторы. Я отправлю тебя на свои деньги в Париж. Будешь там учиться, я куплю аэроплан. На ученье даю тебе время. Ты будешь обязан отслужить мне за ученье два года, совершить не менее пятидесяти полетов, сбор в мою пользу, ты будешь получать жалованье. Согласен?

— Согласен, — подумав с минуту, ответил Быков.

— Отлично. Завтра заедем к нотариусу. А сегодня… Подойди-ка сюда.

Быков подошел к Левкасу и удивленно посмотрел на него.

— Как ты одет? Так, хорошо. Идем со мной. Я тебя представлю гостям. Ты там несколько слов скажи… и прочее такое…

Они вошли в столовую. Музыканты на хорах наигрывали старый романс: «Любовь прошла, и нет воспоминаний…» Левкас взмахнул рукой. Музыка замерла. Гости обернулись к хозяину. Левкас подозвал лакея, приказал налить два бокала шампанского. Он чокнулся с Быковым и весело сказал, обращаясь к гостям:

— Господа! Вы имеете счастье видеть будущего русского авиатора, господина Быкова. Он находится у меня на службе. Через два дня он уезжает в Париж. Я, покупаю аэроплан, на котором он будет летать.

Сидевшие за столом захлопали в ладоши.

— Собственный летчик! Как это интересно, — крикнула полная гречанка с черными глазами навыкате.

— Ну что? — спросил отец, когда Быков вернулся домой и снял люстриновый пиджак.

— Еду в Париж. Через два дня.

— В Париж? — не удивился отец. — Как же, как же, слыхал. Хороший город! Стоит он на острове, а со всех сторон море, ходят люди по крышам, а через крыши перекинуты мостики. Вина не пьют, обижаются — кислое… Девушки у них брюнетки и очень гордые, в рукаве носят платочек. И надолго едешь?

— Не знаю. Может быть, там и голову расшибу.

— Расшибешь? — Старик хотел рассказать, как прыгал в молодости с крыши и чуть не расшибся, но понял, что сын не шутит, а на самом деле уезжает за границу, и от огорчения зашмыгал носом.

— Полно тебе, старый чудак, сам же говоришь: ходят по крышам, и девушки там гордые — брюнетки.

Левкас обещал выплачивать ежемесячно отцу Быкова тридцать рублей. Сверх жалованья он положил будущему летчику и пару ботинок в год. Почему именно он заботился о ботинках — Быков не мог понять, да, впрочем, некогда было размышлять о выдумке богатого самодура, — начались дорожные сборы…

Левкас переслал в Париж доверенному человеку деньги для покупки аэроплана, простился с Быковым, даже расцеловаться хотел с ним на прощанье, вернее, подставил Быкову смою фиолетовую щеку для поцелуя. Правда, тут случилось одно обстоятельство, показавшее, что будущий авиатор человек самолюбивый, — подставленной щеки он не поцеловал и, впервые за время знакомства с Левкасом, улыбнулся. Что означала его улыбка, Левкас не понял и почему-то сразу пожалел, что заключил договор. Впрочем, отступать было уже поздно. Левкас похлопал Быкова по плечу и сердито сказал: