Виссарион Саянов - Небо и земля

— А за измену тебя, прохвост, совесть не грызет? — спросил Тентенников.

— За перелет к Васильеву я буду отвечать, как мне указы пали при зачислении в отряд, перед судом Ревтрибунала. Стало быть, нечего задавать пустые вопросы.

— Перед судом? — окончательно рассвирепел Тентенников. — Да я безо всякого суда тебя пристрелю, как бешеную собаку!

Выхватив пистолет, он подошел вплотную к своему врагу.

— Ты что, белены объелся? — тихо спросил Быков, входя и комнату. — Сейчас же отдай мне пистолет!

— Никак не сговоришься! — заревел Тентенников, не выпуская из рук браунинг.

— Повторять тебе, что ли, придется?

Тентенников, сердито ворча под нос, положил в кобуру браунинг и укоризненно сказал:

— Тебе, Петр, не угодишь: по-твоему, то я слишком добрый, то слишком злой.

— И верно, — спокойно проговорил Быков. — Твоя горячность к добру не приводит. Здобнов сегодня для нас человек нужный, он и сам это понимает: прежде чем расстрелять, его допросить надо.

— Вам видней, — глядя в упор, ответил Здобнов. — У меня на такие вещи взгляд простой: война — игра, случай.

— Ну, вашими взглядами я не интересуюсь, — сказал Быков. — Мало ли о чем всякий мерзавец думает. Другое дело есть у меня.

— Готов к услугам.

— Расскажите, как погиб Победоносцев?

Здобнов задумался, провел рукой по загорелому черепу, искоса взглянул на летчика.

— Я бы вас просил не медлить с ответом, — сухо сказал Быков.

— Нужен ли вам мой ответ? — медленно проговорил Здобнов, глядя поверх Быкова.

— Необходимо свидетельство очевидца.

— Что же, извольте! О чем прикажете рассказывать?

— О многом, — с угрозой сказал Тентенников.

— В борьбе все средства хороши, — ответил Здобнов. — Вот вы спросите, зачем я перелетел к белым. Что я вам отвечу? Только одно можно сказать: нужно было мне от вас улететь…

— Значит, и Васильеву нужно было оболгать Победоносцева после смерти? Где его похоронили? — взволнованно спросил Тентенников.

— Погоди, погоди, вечно торопишься! — раздраженно перебил Быков. — Я хочу подробно узнать.

Тентенников обиженно поджал губы, сел за письменный стол и начал открывать ящик за ящиком, пачками вытаскивая бумаги. Вдруг он заметил толстую красную папку, на обложке которой было крупными буквами выведено по старой орфографии, с ятями: «Дело летчика Победоносцева». Он громко закричал:

— Петя, гляди-ка!

Быков подошел к нему, выхватил папку и, не отрываясь, перечел старательно подшитые и пронумерованные бумажки, листочки и донесения.

— Ну что? — спросил Тентенников, когда Быков, не выпуская папки из рук, закрыл глаза.

— Мы не нуждаемся больше в показаниях Здобнова, — тихо ответил Быков. — В протоколе допроса и записях Васильева рассказано о том, как геройски погиб верный присяге наш Глебушка.

И, не в силах сдержать слезы, он положил голову на грязный заваленный бумагами стол.

С того тихого осеннего вечера, когда летчики впервые познакомились с Полевым, прошло всего десять дней, а многое уже успело измениться на фронте, и по тому пути, где недавно проходил на рысях небольшой отряд старого партизана, ринулась в прорыв пехотная дивизия.

Полевой уверял летчиков, что хитроумный план Тентенникова немало помог красному командованию, и намекал даже, что за этот подвиг и его самого и летчиков наградят новым революционным орденом, который учрежден Центральным Исполнительным Комитетом. Скоро отряд получит новое назначение, может быть, вместе с ним опять пошлют Быкова и Тентенникова.

— А пока суд да дело, посидим тут немного, поскучаем вместях! — сказал однажды Полевой. — Хлеб да соль у нас есть, чем не житье?

— Без дела скучно сидеть, — ответил Тентенников. — У меня, знаешь, характер какой? Чтобы руки чем-нибудь заняты были. Если делать нечего, я тогда с горя все, что под руку подвернется, разбирать начинаю: часы, велосипед, мотор. Ну и, конечно, порой их гублю, а как только до настоящего дела дойдет — тотчас механизмы бросаю.

После удачи рискованного и трудного дела Быков всегда придумывал себе новые задания. В давнее время в такую пору он любил пешие прогулки, а теперь просто лежал на кровати, листал старые иллюстрированные журналы и курил без конца папиросу за папиросой, до тех пор, пока не начинало клонить ко сну. Но и спалось в такую пору плохо. Однажды он вдруг сказал Тентенникову, желая вызвать приятеля на спор:

— А душа-то все-таки есть!