Виссарион Саянов - Небо и земля

— Это серьезное предложение, и я не понимаю, почему вы так рассердились на меня. Мсье Пеллер хочет кончить дело честно…

— Вам ли говорить о честности? В летной школе мы вас считали самым обыкновенным лжецом.

Эти слова рассердили мсье Риго.

— Впрочем, как хотите, — надевая кепку, сказал он. — Меня просили поговорить с вами, вы отказываетесь — ваше дело, я советовать не могу.

Он толкнул дверь. В палату донесся мерный рокот мотора — Пегу продолжал полет.

— Меня удивляет одно: здесь так берегут ваше здоровье и ничего не говорят о судьбе механика, с которым вы летели на «дюнердюссене»…

Быков побледнел, и мсье Риго с каким-то странным наслаждением посмотрел на своего собеседника.

— Неужели вы не понимаете, что вы его разбили насмерть?

Быков закрыл глаза. Схватился здоровой рукой за стол, боясь, что упадет. Риго покачал головой и медленно вышел из комнаты.

Никогда не мог Быков простить Риго его жестоких слов. Ненависть к этому человеку, как и ненависть к своим первым хозяевам — Левкасу, Пеллеру, Хоботову, к жадным и пронырливым эксплуататорам летного уменья и таланта, Быков пронес через всю жизнь. И в те дни тысяча девятьсот четырнадцатого года, мучительно переживая смерть механика, он еще яснее понял: нужно жить так, как учит Николай. С какой радостью вспоминал Быков о своем участии в забастовке на Щетининском заводе… И, главное, радовало, что и друзья его переменились за четыре быстрые года. Тентенников, так жадно мечтавший когда-то о славе и о больших деньгах, которые сделали бы его самостоятельным в жизни, наконец-то понял, как мала и жалка эта цель. Он совсем другим человеком стал, яростный и могучий непоседа! Сколько душевного тепла в нем, сколько сердечной заботы о товарищах. И Глеб Победоносцев, Глебушка, которого порой, раздражаясь, Быков сгоряча называл хлюпиком, тоже изменился, стал тверже и сильней, в глазах его появился сухой блеск, губы плотно сжаты, как у человека, думающего свою трудную, но верную думу.

С самого начала войны Быков потерял из виду Глеба. Писал несколько раз в Петроград, но ничего толком узнать не мог и решил, что Победоносцев погиб. В отряд, где находился Быков, приехал недавно моторист из девятой армии, рассказывал о полетах под Свенцянами, о неравном бое русского летчика с тремя немцами, о том, как упал за чужими окопами объятый пламенем самолет, и уверял, что погибшего летчика звали Победоносцевым. В девятой армии поговаривали, что был он старым летчиком, участником первых авиационных состязаний в России.

Писать Лене Быков не решался — знал, как встревожили бы её расспросы о судьбе брата. Так прошло несколько месяцев. Во время полетов, пробиваясь сквозь наплыв облаков, думал он о погибшем друге, и карточку Глеба, любительский снимок давней поры, обвел черной каймой: ведь нельзя было надеяться даже на то, что доведется когда-нибудь увидеть место, где похоронен Глеб…

И вдруг неожиданно в оттепель, в погожий мартовский день 1916 года, в избу вошел делопроизводитель отряда, печально вздохнул по своей неизменной привычке и положил на стол пачку разноцветных конвертов. Быков узнал прямой, угловатый почерк Глеба. Неужели письма, отправленные несколько месяцев назад, странствовали по канцеляриям действующей армии только для того, чтобы еще тяжелее стала боль утраты?

Он долго сидел у окна, а в сумерки, когда маленькие огоньки зажглись в тусклых, словно бычьими пузырями обтянутых окнах местечка, надорвал самый большой конверт, и на пол упала фотография — дешевая, плохо отпечатанная. Высокий усатый человек в военной форме, в фуражке с большим козырьком удивленно щурил глаза, и крупная рука его была прижата к груди. Годы не старили Глеба Победоносцева: на фотографии он был таким же, каким помнил его Быков еще в дни первого знакомства.

Трудно было поверить, что верного друга нет в живых, и Быкову не сиделось дома, потянуло на свежий воздух из душной невеселой избы. На задворках не было прохожих. Долго шел он по узкой тропе. У мельницы остановился и распечатал остальные конверты. Письма были короткие, печальные, и в каждом больше говорилось о Тентенникове, служившем в одном отряде с Победоносцевым, чем о самом Глебе.

Вдруг Быков вздрогнул: последнее письмо было написано неделю назад. Моторист, рассказывавший о смерти Глеба, оказывается, ошибся.