Людо Зубек - Доктор Есениус

Приговоренные находились еще в здании ратуши, готовые к казни. Они сняли со своего платья воротники, чтобы палачу легче было рубить голову. Все громко молились, повторяя слова священников, окружавших их.

Входит городской рихтар и выкликает имя графа Иоакима Шлика. Последним взглядом осужденный прощается со своими друзьями и в сопровождении рихтара, священника Розациуса и своего слуги всходит на помост.

Осужденный обращает лицо к солнцу, и его губы шепчут:

— Солнце справедливости, господи, сделай так, чтобы сквозь мрак смерти я перешел к вечному свету твоему!

Но эти его слова были слышны только священнику, который сопровождал его и сохранил его слова в памяти, как и последние слова остальных осужденных, в память грядущим поколениям.

А народ, толпящийся внизу, не слышит ничего, потому что, как только осужденный взошел на помост, шестеро барабанщиков что есть силы ударили по своим инструментам, обтянутым траурным сукном. Судьи опасались, чтобы последние слова осужденных не вызвали волнений среди зрителей. И в течение всей казни шестеро барабанщиков будут непрестанно барабанить и барабанить…

Последняя молитва перед распятием, и осужденный уже опускается на колени на черное сукно. За спиной его стоит заплечный мастер, палач Ян Мыдларж.

Едва заметный знак осужденного — он приготовился, — и меч палача единым ударом отсекает голову от тела.

Помощники палача немедленно заворачивают тело в черное сукно, на которое опустился осужденный, и относят свою скорбную ношу под помост. А другие помощники палача между тем расстилают другой кусок черной ткани и посыпают место свежими опилками, чтобы в них впитывалась кровь. Второй осужденный не увидит никаких следов только что происшедшей казни.

Второго вызывают Вацлава Будовца. И он шагает ровной поступью; он прожил на этом свете восемьдесят лет, немного ему оставалось еще. Это и сказал он в предсмертном слове.

— Седины мои, великая честь выпала вам — мученический венец вас осенит.

Никто из осужденных не знает, в каком порядке будут их выкликать, и поэтому, как только входит рихтар, каждый из них думает: «Теперь очередь моя». И, когда уводят другого, тоска по жизни вливает в сердце каплю надежды: еще остается минута жизни. Но тут же охватывает желание, чтобы все скорее кончилось, чтобы настал покой, вечный покой…

— Криштоф Гарант!

Он обращается к своим друзьям и говорит на прощание:

— Боже великий, сколько стран я исходил, какие опасности пережил, сколько дней не видел хлеба, однажды был засыпан песком, и отовсюду вызволял меня господь. А теперь я должен невинно принять смерть в любимом родном краю. Отпусти, о господи, недругам моим!

Больше всего хватает за сердце, но и вливает мужество прощание со старым Кашпаром Каплиржем из Сулевиц, который идет на смерть четвертым. Его поддерживает слуга. Но не страх смерти сковал его ноги. Смерти он не боится и готов к ней, он ждет ее, ведь старость лишила его уже всех радостей жизни. Ему и сидеть тяжело, и лежать, и ногами он почти уже не владеет. Еще вчера сказал он своим товарищам по несчастью, что герцог Лихтенштейн передал ему с племянницей — если он попросит о милости, она будет ему оказана. Но Каплирж отказался.

Просить милости — значит, признать себя виновным. Он велел передать герцогу, что милости искать будет только у бога, перед которым он был грешен, но перед герцогом он не грешен ни в чем.

И почтенный старец простился со всеми, а потом, опираясь правой рукой о плечо слуги, а левой — о палку, медленно поднялся по лестнице и взошел на помост…

О гордых словах, обращенных к императору, которые бросил в лицо рихтару следующий осужденный, Прокоп Дворжецкий из Ольбрамовиц, его друзья уже не узнали, потому что в их подземные темницы доносилась снаружи только приглушенная барабанная дробь, напоминающая отдаленный гром. Но рихтары слышали слова Дворжецкого.

— Скажите императору, — мощным голосом воскликнул бывший высший чиновник королевства Дворжецкий, — что я предстаю ныне перед неправедным судом, но он предстанет перед судом грозным и справедливым!

Так уходят они один за другим — знатные господа, рыцари, горожане: Бедржих из Билы, Индржих Ота из Лоса, Вилем Конецхлумский, Богуслав из Михаловиц…

Михаловиц, лучший друг…

— Простите меня, доктор, — сказал он Есениусу, крепко сжимая ему руку, — ведь из-за меня вы присоединились к сопротивлению и должны теперь делить нашу жестокую участь.