Алла Бегунова: Тайна генерала Багратиона

— Видите, господа, его величество не оставляет Высочайшей своей заботой нашу Молдавскую армию, — сказал Багратион, вскрывая пакет.

— Ну читайте же, Петр Иванович, — поторопил его Платов.

— Одну минуту…

Главнокомандующий осторожно развернул лист плотной бумаги, сложенный втрое, удостоверился в подлинности подписи, поставленной в его конце: «Александръ», — и пробежал глазами первые строки.

Не сразу после этого смог он говорить. Да и голос его звучал глухо, точно со дна колодца. Соратники Багратиона почувствовали, что новость, привезенная фельдъегерем в Бухарест из столицы Российской империи, крайне неприятна. Но вслух рескрипт князь дочитал все же до конца, хотя и медленно:

— «Господин генерал от инфантерии князь Багратион!

Усердие ваше и ревность к славе Отечества, коими вы всегда воодушевляетесь, явили ныне вновь опыты военного искусства при покорении Российскому престолу Дунайских княжеств, под пятою османов доселе находившихся. Это поставляет меня в приятнейшую обязанность изъявить через сие совершенную мою признательность.

По уважению болезни, ныне вас одержавшей, и по изображенной вами невозможности продолжать командование армиею увольняю Вас в отпуск на четыре месяца до поправления сил. Твердо уповая, что, восстановив расстроенное здоровье ваше, посвятите оное паки на службу мне и Отечеству и доставите новые и приятные случаи к изъявлению Вам благоволения моего, с коим и ныне пребываю, благосклонный АЛЕКСАНДР.»

Официально князь Петр ни с какими просьбами об отпуске — тем более на четыре месяца — не обращался. В переписке с военным министром графом Аракчеевым он действительно однажды и вскользь упомянул о старых своих ранах и некоторой усталости от трудной нынешней кампании с турками. Каким образом фраза из частного его письма доброму знакомому Андрею Алексеевичу попала в государев рескрипт? И кто помог ей совершить таковое путешествие?

В просторной комнате как будто все осталось по-прежнему: стол, теперь накрытый к десерту, военачальники в креслах, лакеи, разносящие чай в фарфоровых чашках, адъютант Муханов, застывший возле Главнокомандующего с растерянным и удивленным видом. Но что-то изменилось — необратимо, кардинально, навсегда.

Генерал-майор Трубецкой, будучи не в силах выдержать столь долгое молчание, резко повернулся, и чашка, которую ему протягивал слуга, со звоном упала на пол. Осколки разлетелись в стороны, горячий напиток мгновенно превратился в пятно на ковре. Генералы переглянулись.

Андрей Павлович Засс взял белый обломок, попавший ему на колени, положил его на стол, затем поднялся с места.

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — сказал он Багратиону. — Путь в штаб-квартиру моего корпуса неблизкий. Позвольте откланяться.

Главнокомандующий в знак согласия кивнул.

Тут, особо не торопясь, начали собираться и другие. Никто из них не сказал князю Петру о рескрипте ни слова. Благодарили за отменное угощение, хвалили кулебяку с капустой, жаловались на скверную погоду в Бухаресте в феврале. В том заключалась щепетильность, присущая людям в генеральских эполетах: решения монарха в широком кругу не обсуждать, с утешениями к пострадавшему не лезть, чужой отставке не радоваться. Каждый, достигший чина сего, понимал, как переменчива Фортуна, дама очень капризная.

Багратион сохранял внешнее хладнокровие, гостям улыбался. Но чего ему это стоило!

Когда-то, в далекие отроческие годы, матушка учила Петра Ивановича все горести и напасти бросать в огонь. Для того следовало сесть перед очагом на кожаную подушку, скрестить ноги по-турецки, руки положить на колени, сосредоточиться и взгляд устремить на пламя, пляшущее на поленьях. Через несколько минут покажется, будто в желто-алых всплесках возникают демонические фигуры, корчатся, исчезают без следа. Так сгорит обида, злость, ненависть, и сердцу станет легче.

Генерал от инфантерии, проводив последнего гостя, приказал камердинеру Иосифу Гави, итальянцу, давно живущему в России, растопить в кабинете камин.

Слуга полагал, что хозяин после обильного ужина ляжет спать и нужного количества сухих дров не заготовил. Огонь разгорался плохо. Пришлось строить из тонкой щепы шалашик, подносить к нему скрученные вроде фитилей листы бумаги.

Багратион терпеливо ждал, сидя в кресле. Очень многое изменилось с тех пор, как отпрыск древнего рода покинул дом своего отца в Кизляре. Там в маленькой комнате по неровно оштукатуренным стенам тени от огня вырастали, словно великаны, и скользили к низкому потолку.