Морис Дрюон - Яд и корона

– На мадемуазель Мари просто смотреть жалко, – твердила служанка. – Поверьте, мессир, вам непременно надо с ней встретиться; если вас оскорбили, она-то здесь при чем?

Не удостоив наперсницу Мари ответом, Гуччо вскочил в седло и понесся по Парижской дороге. «Марсельская набережная! Марсельская набережная! – твердил он про себя. – Нет, хватит глупить; еще неизвестно, что меня ожидает, если я вновь с ней увижусь. А если ей охота плакать, пусть в одиночестве глотает слезы».

Метров двести проскакал он по направлению к Парижу, потом внезапно на глазах изумленного слуги круто повернул коня, поднял его в галоп и помчался прямо через поля.

Спустя несколько минут Гуччо уже был на берегу Модры: он увидел поле, а под яблонями – поджидавшую его Мари.

Когда Гуччо, вскоре после того как отошла вечерня, соскочил с седла перед банкирской конторой Толомеи на Ломбардской улице, конь его был весь в мыле.

Гуччо бросил поводья слуге, прошел через галерею, где стояли прилавки, и, забыв о поврежденном бедре, стал быстро подыматься по лестнице на второй этаж, где помещался дядин кабинет.

Он открыл двери; в комнате было темно – широкая спина Робера Артуа заслоняла вечерний свет, льющийся в окно. Артуа обернулся.

– Ага, вас, дружище Гуччо, посылает мне само Провидение! – воскликнул он, раскрывая вошедшему объятия. – Я как раз просил у вашего дяди порекомендовать мне расторопного и дельного человека, чтобы немедленно отрядить его в Аррас к Жану де Фиенн. Но тут требуется осторожность, молодой человек, – добавил он наставительно, словно Гуччо уже дал свое согласие. – Добрые мои друзья д'Ирсоны не дремлют и натравят своих псов на любого моего посланца.

– Ваша светлость, – проговорил Гуччо, еще не отдышавшись от бешеной скачки, – ваша светлость, в прошлом году я чуть было не отдал богу душу, когда ездил по вашему поручению в Англию, сейчас я полгода провалялся в постели, возвращаясь из Неаполя, где был по поручению короля, и все эти поездки не принесли мне счастья. Разрешите же мне на сей раз отказать вам, ибо у меня есть свои собственные дела, не терпящие отсрочки.

– Поверьте, вы не пожалеете, ваши услуги будут щедро оплачены, – заявил Робер.

– Денежками, которые мне придется вам ссудить, – кротко вставил Толомеи, сидевший в темном углу, сложив руки на животе.

– Я и за тысячу ливров никуда не поеду, ваша светлость, – воскликнул Гуччо. – А в Артуа особенно.

Робер повернулся к Толомеи.

– Скажите, дружище банкир, слыхали вы когда-нибудь подобные речи? Если уж ломбардец отказывается от тысячи ливров, которых я ему, кстати, и не предлагал, значит, тут дело серьезное. Уж не подкуплен ли ваш племянник мэтром Тьерри… забери его господь со всеми потрохами!

Толомеи рассмеялся.

– Не опасайтесь, ваша светлость, подозреваю, что мой племянник влюблен и даже завоевал сердце одной знатной особы.

– Эге, если речь идет о том, чтобы услужить даме, я отступаюсь и не посетую на отказ. Но мне все равно нужен человек, который выполнил бы известное вам поручение.

– Есть у меня подходящий человек, не беспокойтесь, надежный гонец, и он тем вернее будет служить вам, что вас не знает. К тому же монашеское одеяние не так бросается в глаза на дорогах.

– Монах? – проговорил Робер, недовольно морщась.

– Да, итальянский монах.

– Это уже лучше… ибо, видите ли, Толомеи, я затеваю крупное дело. Коль скоро Людовик запретил моей тетушке Маго выезжать из Парижа, я решил воспользоваться этим обстоятельством и захватить с помощью союзников ее замок Геден – вернее, мой собственный замок Геден! Я подкупил… – да, да, с помощью вашего золота, как вы, кажется, собирались заметить! – …словом, подкупил двух стражников нашей милой графини, двух мошенников, у нее в услужении все мошенники, все как один продажные; они впустят моих друзей в замок. И если я не мог воспользоваться тем, что принадлежит мне по праву, то уж не беспокойтесь, пограбить мы сумеем, а вам я поручу распродать добычу.

– Эге, ваша светлость, вы, видно, хотите вовлечь меня в славное дельце!

– Ну что ж, падать – так с большого коня. Ведь вы банкир, а следовательно, вор, и нечего вам бояться укрывательства краденого, я прошу у людей только таких услуг, которые соответствуют их чину и званию.

После арбитража Робер Артуа пребывал в самом радужном расположении духа.

– Прощайте, дружище, я вас очень люблю. Ах, совсем забыл… имена тех двух стражников. Дайте-ка мне листок бумаги. – И, написав записку, Робер добавил: – Только в собственные руки сиру де Фиенн и никому другому. За Суастром и Комоном слишком следят.