Эдвард Радзинский - Коба (монолог старого человека)

Я просидел четыре года, я стал седым, беззубым, больным, но все это я выдержал; у меня была школа царской каторги. Единственное, что меня мучило, – бедствия семьи. Я знал, что моя жена скиталась по углам, что ее гнали как зачумленную, с малолетней дочкой на руках. В лишениях росла моя дочь Нона, но мать всегда рассказывала ей о моей преданности Партии, Революции и лично товарищу Сталину. И моя дочь сама выучилась грамоте, чтобы писать письма Иосифу Виссарионовичу. Каждый день маленькая Нона отправлялась на почту и отсылала свое письмо Лучшему Другу советской детворы. Она писала, что отец ее оклеветан, что он невинен, и просила любимого Отца всех детей мира наказать врагов, оклеветавших ее отца. И так изо дня в день, четыре года! Свои письма она подписывала: «Пионерка Нона».

Через четыре года произошло фантастическое. Я был освобожден по приказанию самого наркома. И вот я был на свободе. И опять чудо: мне разрешили поселиться в Москве.

Когда-то я был первым заместителем наркома, теперь работал жалким корректором издательства. Но я был счастлив, потому что вновь видел рядом свою жену и красавицу дочь. Потому что только после лагерей можно почувствовать, какое это счастье – жизнь и воля. Как я наслаждался возможностью одному ходить по улице, есть много хлеба, пить вино и видеть прекрасные лица близких. Нет, нет, пожалуй, впервые в жизни я был до конца счастлив.

И вот однажды в мою рабочую комнатенку вбежал бледный как полотно сам директор издательства. И выпалил:

– Вас к телефону! Немедленно!

Мы бежали по коридорам – он впереди, я за ним. Вы представляете, что я передумал, пока мы бежали.

В кабинете директора лежала снятая трубка, он поднял ее очень почтительно и протянул мне как драгоценность.

– Сейчас с вами будут говорить, – сказали в трубке…

– Это ты, Фудзи? – спросил знакомый голос.

– Это я… – Голос мой дрожал. И после мучительной паузы, стоившей мне жизни… потому что я не знал, как его назвать… ох, как я боялся ошибиться: – Это я… Иосиф Виссарионович… Здравствуйте.

– Здравствуй, – мягко продолжил голос, – ты случайно не свободен сейчас?

– Свободен… конечно, свободен…

– Я рад, что ты свободен… Тогда приезжай ко мне.

– А как, Иосиф Виссарионович? – глупо спросил я.

– Тебе все объяснят, – ласково засмеялся он. – Все объяснят, Фудзи.

В трубке раздались гудки, и тотчас раскрылась дверь, и в кабинет вошел очень вежливый человек в военной форме…

Коба принял меня в огромном кабинете. Он стоял с трубкой в негнущейся руке у стола, заваленного бумагами. Я остановился в дверях, поздоровался.

Он посмотрел на меня долгим взглядом и сказал печально:

– А ты стал совсем седой, Фудзи! Я облился потом и прошептал:

– Годы, Иосиф Виссарионович.

Он посмотрел на меня, и вдруг глаза его вспыхнули, и он яростно закричал:

– С каких это пор ты стал со мною на «вы»?

От ужаса я потерял дар речи. Я знал: одно неверное слово, даже взгляд – и я снова буду там! И снова бедствия несчастной семьи!

Я поднял глаза и наткнулся на его бешеный, ужасный взгляд. Это был тот самый взгляд… когда мы ночью скакали к дилижансу с почтой. Да, я узнал его: это был он, мой старый друг Коба. И воспоминания юности захлестнули меня, и я с любовью, с печальной, непритворной любовью посмотрел на него. И он это почувствовал. Взгляд его стал ласков, он обнял меня. Я понял: первое испытание я выдержал.

– Никогда не говори мне «вы», никогда! Слышишь, Фудзи! Сколько нас осталось?

Сколько нас осталось, друзей-соплеменников? Нас, любивших друг друга, нас, готовых умереть друг за друга грузинских удалых парней? Совсем не осталось – одних он посадил, других расстрелял, третьих заставил покончить с собой… Серго, Ладо… Боже, хватит!

Он смотрел внимательно, глаза в глаза. Я отсидел четыре года, я с отличием окончил его университеты. И в моих глазах он не прочел ничего. Там была только любовь к Вождю и Другу и преданность… Я выдержал и второе испытание.

А потом он подозвал меня к столу и молча указал на книгу. Это был «Витязь в тигровой шкуре», русский перевод. Он запомнил мою любовь к этой поэме: когда-то в туруханской ссылке я читал ему ее наизусть, а он, зевая, слушал.

Теперь он взял книгу и, ласково держа ее в корявых пальцах, задал мне несколько наивных школьных вопросов. Я ответил. Он поблагодарил и что-то записал прямо на полях книги. Потом пояснил:

– Меня здесь попросили товарищи отредактировать русский перевод «Витязя», и я, помня твою любовь к поэме (его дьявольская память!), решил с тобой посоветоваться.