Аркадий Савеличев - Савва Морозов - Смерть во спасение

Поначалу фабриканты, как старшие, старались отечески внушить Шмиту, что он поступает опрометчиво, что это обычное увлечение молодости — прогоришь, наследничек, при таких порядках!

Николай Павлович, пришедший на собрание пешком и в студенческой тужурке, отвечал спокойно:

— Девятичасовой рабочий день меньше утомляет рабочих, и они лучше работают. Качество уже заметно повысилось.

Он стоял, прислонясь плечом к мраморной колонне, и уговорить его было невозможно. Отцы-мебельщики забыли всякую учтивость и заорали:

— Нам‑то что делать?!

— Разоряться?!

— Как без выгоды вести дело?!

Дерзкий ответ:

— Если невыгодно, закрывайте свои фабрики. А я свою расширю и продукцию буду продавать еще дешевле. Вам же в укор.

Форменный скандал. Крики. Матерные ругательства среди мраморных колонн:

— Ма-ать твою. Вон!..

— Сожрем с потрохами, сопляк!..

Он пнул ногой колонну, на которую опирался, и коротко отрезал:

— Подавитесь, господа.

С тем и ушел. Пешочком. Хотя в конюшне еще томились отменные отцовские рысаки. Но он уже решил продать их, чтобы уже совсем стало ближе к социализму.

После долгого хождения по городу, а весть о бунте молодого Шмита успела разнестись по улицам и купчики уже показывали на него пальцами, он оказался там, где и следовало: на Спиридоньевке.

Дядюшка уже все знал. Телефоны входили в моду, трещали по всей Москве. Он оторвался от аппарата, да что там, бросил в сердцах трубку и сказал:

— Во! То же самое! Все орут. Только что Фишер звонил, угомони, мол, племянника. Угомонишь тебя.

— Уж извини, дядюшка, не угомонить.

— Во-во! Неслыханное дело! Хозяин! Эксплоататор! Владелец знаменитой фабрики! Не только вводит девятичасовой день, но и открывает школу для повышения рабочей квалификации, сам читает курс политической экономики. Не по Марксу ли? Молчи! — остановил усмешку племянника. — Не приведет это к добру. Столовая? Библиотека с читальной залой? Фельдшерский пункт? С любой жалобой или пустячной претензией — вали прямо к хозяину?

Племянник погасил усмешку:

— Дядюшка, но ведь все это уже есть на ваших фабриках! Кроме девятичасового дня. Не решаетесь?

— Не решаюсь, Николай Павлович. Время не пришло к тому.

— И не придет, коль мы не поторопим.

— Ах, социалист — торопыга! Не сносить тебе головы.

— Вполне возможно, дядюшка.

— Ах так!.. Будем промывать твою голову. Едем к Балобану.

— Палаша от кого‑то заразилась и умирает в больнице.

— Да? Жаль Палашу. Надо денег в ту больницу подбросить.

— Я уже давал. Бесполезно.

— Грустно, но чего хныкать? Что мы, других Палаш не найдем? Не смей мне возражать! — Он концом скатерти утер лицо племянника и крикнул по телефону: — Кучера! Парой!

Сопротивляться такому натиску племянник не мог. С родичами упирался, уперся с купцами-мебельщиками — как устоишь против дядюшки?

Пяти минут не прошло, как пара знатных на весь город морозовских рысаков мчала их по Тверской-Ямской. Куда — племянник уже не спрашивал. Не все ли равно.

Возня с племянником не заслонила болезненную, странную заботу о Чехове. Такой дружбы, как с Горьким, не было, такой хозяйственной связи, как с Алексеевым- Станиславским, — тем более, а вот поди ж ты!.. Год прошел после поездки в Пермь, а ему так и не удавалось исполнить свое обещание — затащить болезненного доктора в Покровское. Он уже все грани приличия преступал, на многочисленных театральных вечеринках толкуя Олечке Книппер:

— Милая Оля, поймите, в любви признаюсь!

— К кому? — хохотала она, целуя за столом этого невозможно откровенного человека.

— Подумайте, подумайте, — толкался он крепкими локтями между женой и сестрой старого студенческого друга.

Сестра не была хохотушкой, просто застрявшая в девичестве нянька своего брата. Не будучи артисткой, она тоже стала пайщицей театрального товарищества. Больше того, Морозов позаботился о том, чтобы и квартиру сняла рядом с его домом, где были все блага цивилизации: паровое отопление, канализация, телефон. Ничего удивительного, что нити этих благ протянулись ко всем соседям. Его умиляло, когда она писала брату о сущих пустяках:

«Я переехала на другую квартиру: две комнаты, светлая передняя, большая кухня, канализация и проведенная вода. За 28 рублей в месяц. Адрес: Спиридоновка. Рядом с Саввой Морозовым».

Книппер жила по-театральному неуютно, как за кулисами. Савву Тимофеевича подспудно грела мысль, что, приезжая иногда из Ялты, Чехов ведь и у сестры может остановиться. Этот смешной треугольник — жена-хохотушка, знаменитый больной писатель, хлопотунья сестра — может, и держался‑то благодаря ей. Пожертвовать своей личной жизнью ради брата? Мир праху Исаака Левитана — он поторопился на тот свет, когда Маша ему отказала. предварительно посоветовавшись с братом. Ему ли одному? Савва Тимофеевич так тесно сошелся с обеими женщинами, что мог и пошутить: