Федор Раскольников: Гибель Черноморского флота

Среди бывших морских офицеров — титулованных аристократов и дворян, занесенных в шестую бархатную книгу, — преобладало отвратительное и мерзкое контрреволюционное мнение, что «немцы — сравнительно меньшее зло, чем большевизм». Эта худшая часть офицерства, растерявшая в революции все моральные принципы, безумно стремилась в оккупированный германскими войсками Севастополь, чтобы вырваться из «советского ада».

Но многие офицеры желали вернуться в Севастополь только потому, что там остались их семьи, не успевшие эвакуироваться. В глубине души они сознавали, что, сдавая военные корабли германскому империализму и тем самым усиливая его боевую мощь, они совершают низкое, гадкое и подлое дело, которое нельзя назвать иначе как изменой, но свои личные и семейные дела они ставили выше интересов пролетарского государства.

Была и иная часть офицерства, считавшая позором передачу флота именно Германии, высказывавшаяся за потопление судов лишь из чувства привитого с детства и обостренного долгой империалистической войной традиционного патриотизма. И только небольшая кучка энергичных людей из младшего комсостава вместе с коммунистическим авангардом краснофлотских команд сознательно, всей душой стояла за потопление флота во имя того, чтобы он не достался ни одной империалистической стране.

На каждом корабле велась ожесточенная классовая борьба. Сторонники и противники потопления флота ежедневно с пеной у рта спорили на койках и рундуках каждого матросского кубрика, за столом каждой кают-компании. Митинги, делегатские собрания, заседания судовых комитетов приняли перманентный характер. Но время слов прошло, настала пора дела.

Моторный катер легко отвалил от дредноута и повез меня и Терентьева на берег.

На набережной мы наняли извозчика и, усевшись в узкую пролетку, поехали в управление водного транспорта. Безрессорный экипаж с грохотом несся по улице, подымая клубы пыли. Утреннее солнце немилосердно пекло нам спины. Терентьев снял с головы фуражку в белом чехле и, как веером, обмахивал ею свое потное обветренное лицо, покрытое загаром, изборожденное морщинами и усеянное мелкими точками рыжих веснушек.

Сутулый извозчик в рваном картузе остановил свою худую, заморенную клячу перед подъездом двухэтажного деревянного дома. По узкой и крутой лестнице мы поднялись наверх. В скромной комнате, заставленной столами и увешанной портретами вождей, мы разыскали заведующего и попросили его предоставить буксирные средства.

— Знаете, товарищи, — грустно сказал он, беспомощно разводя руками, — буксиры есть, но людей нет. Почти все команды разбежались.

Он посоветовал нам сходить в другое учреждение, управлявшее торговым флотом, где также имелись буксирные пароходы.

Терентьев извинился, что вынужден расстаться со мной.

— Надо подготовить корабль к потоплению да заодно собрать и собственные вещи, — заявил он и, размахивая фуражкой, пошел на пристань, выбрасывая в стороны крепкие, мускулистые ноги в широких белых штанах.

Я один отправился пешком в указанное мне учреждение. Документ Владимира Ильича еще раз оказал магическое действие. Буксир для вывода «Свободной России» был обеспечен.

Обрадованный успехом, вышел на улицу. Напряжение миновало, и я вдруг почувствовал приступ сильнейшего голода. Завернул в первую попавшуюся харчевню с пыльными, давно не мытыми стеклами и заказал обед. Мне подали жидкий и мутный суп, а на второе — жесткое, пережаренное мясо. Полная пожилая хозяйка в засаленном ситцевом платье небрежно поставила передо мной на стол горку черного хлеба: в Новороссийске его было сколько угодно.

Пообедав, снова отправился в порт. «Керчь» уже отошла от пристани и стала на внутреннем рейде. Я взял катер и направился на «Керчь». Бледный и перепачканный угольной пылью Кукель, весь мокрый от жары и усталости, доложил о ходе работ. На всех миноносцах заложены сильные подрывные патроны, которые сработают от зажженного бикфордова шнура. Предварительно будут открыты кингстоны, клинкеты и отдраены иллюминаторы; в них сразу же хлынет вода.

Я одобрил энергичные меры Кукеля.

К борту «Керчи» подошел на катере Аннинский — командир эскадренного миноносца «Лейтенант Шестаков». Накануне ночью он развел пары и на буксире оттащил на середину гавани миноносец «Капитан-лейтенант Баранов», где началось почти повальное дезертирство.

На самом «Шестакове» было около 50 человек сборной команды. По существу, только он да «Керчь» были укомплектованы людьми и имели возможность буксировать другие корабли. На остальных миноносцах осталось всего по пять-шесть человек команды. А «Фидониси» совсем обезлюдел. Даже его командир Мицкевич прошлой ночью под покровом темноты бежал на моторном катере в Керчь, а затем в Севастополь. Покинутый людьми миноносец уныло чернел у пристани.