Федор Раскольников - Взятие Энзели

Небольшой ветер и мертвая зыбь на море замедляли высадку десанта. Легкие шлюпки, как ореховые скорлупки, качались на воде и с трудом догребали до отлогого, низкого берега. Нам было выгодно выиграть время, и я согласился на перемирие, дав англичанам два часа сроку на переговоры с Багдадом.

А десант продолжал высаживаться. Отлогая песчаная коса почернела от военных моряков. Непрекращавшееся усиление нашего десанта не на шутку встревожило английское командование. Мне принесли новую радиограмму. Генерал Чемпейн, ссылаясь на заключенное перемирие, требовал приостановить дальнейшую высадку.

С трудом вспоминая английские слова, в свое время приобретенные за решеткой Брикстонской тюрьмы, я кое-как составил ответ: довел до сведения генерала, что перемирие означает прекращение непосредственных военных действий, но ни в какой мере не исключает подготовки к возобновлению боевой операции.

Чемпейн, очевидно, признал бесполезной дальнейшую полемику и на мою радиограмму ничего не ответил.

Вскоре мы разглядели в бинокль моторный истребитель, с большой скоростью приближавшийся к нам со стороны Энзелийской бухты. Его корпус дрожал и сотрясался, но был высоко поднят, а корма глубоко зарылась в воду. За кормой клубилась взрываемая могучим винтом гора белоснежной пены. Над катером развевался колеблемый ветром квадратный белый флаг. Катер пристал к борту «Карла Либкнехта», и молодой высокий офицер в зеленоватом английском френче с серебряными аксельбантами и узкими, защитного цвета погонами, крепко держась за поручни, боязливо перешел с катера на палубу нашего миноносца. Это был парламентер, присланный генералом.

— Лейтенант Крачлей, — отрекомендовался он, вежливо взяв под козырек.

Я протянул ему руку. Губы юного лейтенанта дрожали. Он заметно волновался, очутившись на корабле страшных большевиков. Я пригласил его в мою каюту. Он спустился по зыбкому трапу, снял широкую и круглую, как блин, фуражку. Его белокурые волосы были гладко причесаны на боковой пробор. Молодое безусое лицо, подернутое нездоровой бледностью, походило на пергамент.

Я пригласил его сесть. За отсутствием стульев он опустился на койку, покрытую толстым серым одеялом.

— Генерал прислал меня спросить, чего вы хотите? — на ломаном русском языке обратился ко мне лейтенант, одергивая на себе аккуратный, с иголочки, френч.

— Только одного: ухода английских войск, чтобы мы беспрепятственно могли эвакуировать в Баку наше военное имущество, захваченное и увезенное белогвардейцами, — ответил я.

Англичанин расстегнул у себя на груди две массивные золотые пуговицы с накладными орлами и вынул из бокового кармана элегантного френча тонкую записную книжку. Крошечным карандашиком, выдернутым из черного ушка, он записал мой ответ и осведомился:

— Разрешите передать телеграмму моему генералу?

— Пожалуйста.

Мы оба вышли на верхнюю палубу.

Моторный истребитель, на котором прибыл английский лейтенант, уже скрылся из виду. Я вызвал радиотелеграфиста и передал ему депешу, написанную лейтенантом.

Наш миноносец монотонно качался.

— Плохо себя чувствую. Меня укачало, — конфузясь, признался побелевший, как крахмальная рубашка, лейтенант Крачлей.

Я предложил ему сойти вниз и лечь на койку. Он с радостью последовал моему совету.

— Удивляюсь, что вы страдаете морской болезнью, — иронически заметил я, когда мы спустились в каюту. — Ведь англичане — морская нация; обычно они чувствуют себя на море как дома.

Лейтенант сконфузился и ничего не ответил. Отлежавшись на жесткой большевистской койке, он понемногу пришел в себя.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я его, — наш сегодняшний визит был для вас неожиданным?

— Совершенно неожиданным, — чистосердечно признался юноша. — В первые дни после взятия вами Баку мы действительно ожидали появления красного флота и даже готовились к встрече с ним. Но после трех недель мирной тишины успокоились и решили, что вы уже не придете.

После короткого раздумья Крачлей добавил:

— Генерал Чемпейн — бригадный командир и постоянно живет в Казвине, в Энзели он приехал, чтобы произвести смотр войскам, и вдруг попал в такую историю.

— Да, история неприятная, — вслух посочувствовал я, а про себя подумал: «Присутствие в Энзели генерала должно ускорить капитуляцию англичан. Сидя в тылу и не рискуя своею жизнью, он, наверное, отдавал бы воинственные приказы, а сейчас сам, оказавшись в мышеловке, будет, пожалуй, уступчивее».