Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 2

Прошли месяцы с тех пор, как Елизавета побудила Лейстера начать борьбу за ее руку и сердце, но ни разу еще она не давала ему случая быть с нею наедине. А между тем он был признанным фаворитом и занимал высшие придворные должности. Никто и не подозревал, что в часы кратких отлучек, когда Лейстер покидал Лондон под предлогом охоты или частных дел он наслаждался в объятиях любимой жены. Все ожидали, что рано или поздно королева объявит о том, что ее выбор пал на Лейстера, поэтому высшие чины и знатнейшие дворяне королевства окружали его лестью и почетом, хотя втайне и завидовали росту его влияния. А Дэдлей действительно становился тем более влиятельным, чем более старался делать вид, будто политические вопросы совершенно не интересуют его. Он понял, что несмотря на всю остроту и величие своего ума, Елизавета подозрительно относилась к тому, кто не умел давать ей советы так, чтобы ей казалось, будто бы она сама додумалась до этого, и, конечно, отлично использовал это для укрепления своей власти.

С каждым днем Лейстер чувствовал себя все тверже и тверже. Казалось, что его тайна соблюдается великолепно. Сэррей боролся в Шотландии против партии Мюррея, поддерживаемой Елизаветой, так что считался чуть ли не врагом Англии. Вальтер Брай отправился во Францию, и о нем не было ни слуху, ни духу. Священник, венчавший Лейстера, был отправлен в дальнюю провинцию и посажен на отличный приход, за что поклялся хранить молчание. На Ламберта же можно было смело положиться. Словом, Лейстеру пока нечего было бояться.

Королева Елизавета дала ему однажды какое-то маловажное поручение, он явился, чтобы доложить ей о результатах, и был уверен встретить у нее лорда Бэрлея. Даже и тогда, когда маршал сообщил ему, что королева одна, он был далек от мысли, что приближается решительный момент, — ведь в последнее время Елизавета с большой ясностью и определенностью указала ему на границы его поклонения.

В своем голубом будуаре королева сидела на диване и казалась настолько погруженной в чтение, что даже не заметила появления Дэдлея, хотя ей только что было доложено о нем. На ней было легкое платье, плотно облегавшее ее тело и прекрасно обрисовывавшее ее благородные, роскошные формы. Лицо ее чуть-чуть порозовело, прелестная шея изящно белела в облаках легкого газа, под бархатом одежды вздымалась девственная грудь, а нежная белая ручка шаловливо играла золотистыми локонами, тогда как локоть слегка опирался на поверхность стола. Маленькие ноги покоились на мягкой скамеечке, и из-под юбки, словно любопытствуя, выглядывали кончики атласных туфель. Прошло несколько минут, пока она подняла голову и взглянула на почтительно ждавшего у дверей графа. Однако Лейстер либо действительно замечтался в созерцании ее образа, либо был достаточно искусным царедворцем, чтобы притворно изобразить это, во всяком случае он не заметил взгляда королевы, как будто бы весь ушел в созерцание.

— Это — вы, лорд Дэдлей? — улыбаясь, спросила она. — Я заставила вас ждать!…

Он вздрогнул, словно просыпаясь от сладких грез, и ответил:

— Ваше величество, на момент я был далеко от земли…

— Что же вознесло вас на небо?

— Я представил себе, будто я — душа скамейки, на которую опирается ваша ножка, она поддерживает вас, хотя вы даже и не замечаете ее, а все-таки ее бархат осмеливается прикасаться к вам. Она служит вам, и, если бы вдруг ее не оказалось здесь, вы почувствовали бы ее отсутствие, ваша ножка невольно стала бы искать ее, притянула бы к себе и прижала бы, чтобы удержать.

— Вы умеете льстить! Вы, кажется, завидуете этой ничтожной вещи за то, что она оказывает мне услугу.

— Ваше величество, именно из-за этого она и достойна зависти! Возможность оказать вам услугу, будь она хоть самой малой, но непременно такой, какую не мог бы оказать вам никто другой, — была бы величайшим счастьем для меня. Поддерживать вас, сметь смотреть на вас, на вызывая в вас протеста, быть около вас не замеченным вами, тайно принадлежать вам, быть вашим — разве это не было бы слаще и отраднее, чем теперь утопать в благоволении и дрожать от страха потерять вас на следующий день, вечно витать между небом и адом, быть игрушкой прихоти?..

— Нет, не прихоти, Дэдлей, — с упреком возразила Елизавета. — Я надеюсь, что в ваших глазах я не являюсь пустой кокеткой, а моя милость — мимолетной улыбкой. Я никогда не обманывала вас! Я откровенно и честно открыла вам свою душу и призналась вам, что вы — единственный мужчина, который мог бы заставить меня уступить желаниям сердца и женской слабости, если бы обязанности, наложенные на меня короной, позволили мне это!