Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

Он так низко держал в руке свою шляпу, что ее пышные перья касались пола.

Лицо его было строго, брови нахмурены, и при взгляде на него у Астафьева и Толбузина упало сердце.

Они сразу увидели, что генерал раздражен и что можно ожидать свойственного ему припадка вспыльчивости.

Сухо поклонившись собравшимся, он торопливо обошел всех лиц, не принадлежавших к его полку, сухо и коротко поблагодарил за приветствия, передал Розенбергу, следовавшему за ним, полученные прошения, по большей части с ходатайством о переводе в его полк, и, видимо, торопился отпустить посторонних, чтобы остаться поскорее со своими офицерами.

Когда наконец все посторонние ушли, Густав велел своим офицерам построиться в шеренгу и тогда сообщил им, что командир Конного полка пожаловался на его офицеров, что они будто бы, как разбойники, напали на конных офицеров и предательски избили их.

— Кто это сделал? — закончил Бирон, оглядывая ряд неподвижно стоявших перед ним измайловцев.

— Я, — выступая из фронта, произнес Толбузин, — только никакого предательства не было.

— Я! — повторил князь Солнцев.

— Я! — как эхо, отозвался Хрущев.

Все трое, бледные и неподвижные, остановились перед командиром.

Густав окинул их хмурым взором и продолжал:

— Его светлость очень недоволен, его светлость приказал таких каналий офицеров…

Он не успел кончить. Толбузин, побледневший еще больше, сделал шаг вперед и громко произнес:

— Мы не канальи, мы офицеры лейб-гвардии ее величества Измайловского полка.

— Молчать! — закричал Густав, топая ногами. — Как смеешь ты прерывать меня!..

— Барон, возьми от него шпагу, — обратился он к Мейендорфу.

— Мы русские офицеры, и никто нас оскорблять не может, — весь дрожа, повторил Толбузин, отстегивая шпагу.

— Это сказал брат, — отворачиваясь, произнес Густав. — Подожди, — остановил он Мейендорфа. — Ну, расскажи, как было дело.

Оправившись от волнения, Толбузин рассказал, как на них в кабачке напали офицеры Конного полка и что затем произошло.

Суровость с лица Густава мало-помалу исчезла, и, когда Толбузин окончил свой рассказ, он уже улыбался своей обычной добродушной улыбкой.

— Так ты говоришь, их было пять? — спросил он Толбузина.

— Пять, ваше сиятельство, — ответил тот.

— А вас три? И они бежали! Ай да молодцы! Я говорил, измайловцы всегда победители! Я расскажу брату! На таких молодцов можно надеяться!..

Но вдруг Густав опомнился. Он постарался снова придать своему лицу строгое выражение и отрывисто произнес:

— Ходить по кабакам, проливать кровь братьев, когда мы там бились с неверными… Барон, шпаги господ офицеров, на гауптвахту!

Но все вокруг уже улыбались. Гроза миновала. Теперь, очевидно, все дело кончится арестом. Арестованные почти весело отдали Мейендорфу свои шпаги и последовали за ним.

— Сержант Астафьев! — крикнул Густав. Астафьев вышел из фронта.

— А с тобой у нас иной разговор, — нахмурив брови, произнес Бирон, — дело пахнет Тайной канцелярией.

И, отпустив кивком головы остальных офицеров, искренне встревоженных за участь Астафьева, он приказал молодому сержанту пройти к нему в кабинет.

Напрасно в этот день и на следующий Настенька ждала Павлушу. Он как в воду канул. Встревожился и сам Кочкарев. Не только боязнь за молодого Астафьева тревожила его, но и неуверенность в своей собственной судьбе.

Дело Астафьева было нераздельно с его собственным делом, почти одинаковое обвинение тяготело над ними. Он знал, что Павлуша пошел по этому делу к Бирону. Что же там случилось? Отчего Павлуша не дает о себе знать?

Тревога его росла.

Марья Ивановна, видя тревогу мужа, была сама не своя.

Над всем домом словно повисла грозовая туча.

Сеня тоже не показывался.

Насте было бы легче, если бы хоть он пришел.

Артемий Никитич не знал, что предпринять. Поехать к Ушакову? Он боялся этого. Имя начальника Тайной канцелярии внушало ему невольный ужас. Ему казалось, что если он поедет к нему, то назад не вернется.

Прошло еще два дня, как однажды утром с шумом въехали во двор к нему повозки с имуществом, верховые, дорожная коляска.

Кочкарев увидел из окна это странное нашествие, но прежде чем он успел послать узнать, кто это, вбежавший казачок сообщил ему, что приехали бояре.

Это были Астафьев-отец и старый стольник.

Артемий Никитич радостно бросился им навстречу.

— Воистину положи меня, — говорил старый стольник, обнимая Кочкарева, — приехал и я в вашу басурманскую столицу, только диву даешься, как все у вас не по-человечески. Вот и приехал к самой государыне-матушке, дщери царя Иоанна Алексеевича. Уж я им покажу ужотко. Узнают, как со мной шутки шутить.