Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

— Надо ехать! Надо ехать! Послужить земле и Михаилу Васильевичу! — твердил Ощера. Он стал готовиться к походу, но каждый день откладывал свой отъезд.

— Не спеши, мой сокол, — плакала Ксеша, — позовут тебя, когда будет нужно.

И Ощера не имел сил расстаться с молодой женой.

Летний день клонился к закату. В цветущем саду сидело все семейство Ощеры, тут же сидела и Ульяша, сделавшаяся настоящим членом семьи. Он попивал мед. С трудом верилось, что за сотню верст, быть может, лилась христианская кровь. Теперь Ощера уже твердо знал, что в Москве неладно, народ смутен и тревожен и что новый Димитрий действительно приближается к Москве. Эти вести привез Сорока, которого он посылал в Москву. Все сознавали, что в такое время Ощера должен быть в Москве, и всем было тяжело.

— Полно томиться! — воскликнул наконец Ощера, опоражнивая добрую стопу меду. — Миловал Бог раньше, помилует и теперь!

Глаза Ксеши наполнились слезами, а Федосья Тимофеевна перекрестилась.

В эту минуту послышался топот. Все насторожились. Топот затих у калитки сада, и через несколько мгновений в калитке показалась стройная молодая фигура. Ощера, всматриваясь, поднялся с места, сделал несколько шагов вперед и вдруг с радостным криком: «Ванюша!» — бросился навстречу приезжему.

Это действительно был Ваня Калузин. Друзья крепко обнялись.

— Вот порадовал, друг милый, — твердил Ощера, пока Ваня здоровался с женщинами.

Ваня смотрелся очень свежим, бодрым и веселым. От прежнего уныния не оставалось и следа. После первых приветствий Ваню засыпали вопросами, что и как творится. Ваня подтвердил все слухи, дополнив их только последним известием, что воры уже под Москвою и заняли село Тушино. Но это, по-видимому, не тревожит царя. Дело в том, что всеми своими успехами, по словам Вани, Димитрий обязан ляхам, в настоящее же время военные действия прекращены, так как царь заключил с Литвою мир на три года и по условию ляхи оставят этого Димитрия, уйдут из Руси, — на том послы крест целовали. А сам Димитрий как будто не настоящий, русские не любят его, и если поляки уйдут, то он должен тоже бежать, тем более что, кажется, и поляки презирают его и чуть ли не обещались даже выдать. А за это царь отпускает всех знатных задержанных ляхов в Польшу. Сам Калузин едет теперь к бывшей царице в отряде князя Долгорукова, которого послал царь объявить свободу Марине и ее отцу и всей свите, а затем под конвоем проводить их до границы Польши.

Ощера понял теперь радость Калузина и с улыбкой кивнул ему головой.

— А где князь Михаил?

— А князь Михаил теперь в Новгороде, Семен Васильевич Головин со шведами договор заключает, так князь ждет шведов на всякий случай. Не очень-то ляхам поверил он…

Кроме того, Калузин сообщил, что царь освободил в Туле из тюрьмы Шаховского и простил его, а князь Григорий Петрович и Рубец-Масальский и еще многие бежали из Москвы в Тушино, что много там знатных бояр неведомо для чего. Царевича Петра царь велел повесить, Телятевского сослал, а Болотникова, несмотря на свое обещание, велел сперва ослепить, а потом утопить, Фидлера отправил в Сибирь, а Заруцкий бежал.

— Негоже поступил царь Василий, — качая головой, произнес Ощера, — держаться надо было такого человека, как гетман.

— Да, — ответил Калузин, — многих простил царь, а и потопил да подавил без счету.

Стемнело, в саду стало прохладно. Перешли в горницу. Долго еще беседовали друзья. Давно и женщины ушли спать. Ночь уже приходила к концу, когда Ваня обнял в последний раз Ощеру, который довел его до околицы и задумчиво стоял, пока не замер стук копыт. Он не верил, как Ваня, в мирный исход вновь разгоревшейся смуты. А Ваня, окрыленный любовью и надеждами, летел в Переяславль, где должен был ночевать отряд Долгорукова.

Он увидит наконец свою Анусю. Он твердо верил, что Ануся согласится быть его женой, что старый Хлопотня не будет противиться их браку ввиду заключения мира, тем более что в последние дни носились упорные слухи о заключении вечного мира с Польшей и о военном союзе против султана. Этого хотел и Скопин.

Приезд в Ярославль царского гонца со значительным отрядом возбудил сперва недоверие в Марине и ее свите, но, когда сделалось известно, зачем прибыл этот отряд, ликованию поляков не было предела. Царица и ее отец не знали, где усадить почетного и дорогого гостя. Сановитый и сдержанный Долгоруков держал себя с большим умом. Не называя Марину царицей, он выказывал к ней уважение, как к царице. Принял предложенное угощенье, к концу которого славно подпил. Подпил на радостях и пан воевода, и два старика дружелюбно и оживленно беседовали, понимая друг друга только по догадкам, так как один не понимал польского, а другой русского языка.