Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Домой? Я не знаю, где теперь мой дом, оглан. В Ясах, после смерти мужа, — да упокоит его Аллах, — у меня никого не осталось.

— У тебя нет детей, ханум?

— Были сын и дочь. Но их уже давно, в одно и то же лето, унесла болезнь. В Ясах, в доме эмира Фарука, может быть, живет сейчас кто-нибудь из других его жен, со своими детьми. Но мне туда не хочется возвращаться.

— И не надо, ханум. Я отвезу тебя к твоему великому дяде, эмиру Тимур-беку, — да пошлет ему Аллах долгую жизнь, — и он позаботится о тебе.

— Да, я знаю, что он меня не оставит и что я ни в чем не буду испытывать нужды, — промолвила Хатедже, и Карач-мурза уловил в ее голосе грусть. — Он очень любит свою сестру, мою мать, оглан.

— А твоя почтенная мать жива?

— Жива. Но отец мой убит уже много лет назад, и ее взял к себе старший брат отца, Дауд-ходжа, эмир Гузара [408] Гузар , или Гизар, — город и область в Средней Азии, недалеко от Бухары. .

— Я думаю, что если ты захочешь, то и тебя возьмет в жены кто-нибудь из родственников твоего покойного мужа, эмира Фарука, да блаженствует он вечно в садах Аллаха [409] По обычаю среднеазиатских народов, когда умирал семейный мужчина, его вдов разбирали в жены ближайшие родственники покойного. Они же принимали на себя заботу о его детях. . Я бы хотел, чтобы твоя жизнь сложилась очень счастливо, ханум.

— Благодарю тебя, оглан. Но если ты в самом деле хочешь, чтобы моя жизнь сложилась счастливо, не желай, чтобы меня взял в жены кто-нибудь из родственников покойного эмира Фарука, — смеясь, ответила Хатедже.

— Почему, ханум? Разве все они плохие люди?

— Нет, оглан, я думаю, что они не хуже, чем другие. Но я не хочу быть женой никого из них.

— Ну, тогда пусть Аллах пошлет тебе такого мужа, какого ты сама хочешь, достойнейшая ханум.

— Это другое дело. Но я пока не думаю об этом.

— Так и должно быть, ханум: об этом прежде тебя подумает тот, кому суждено стать твоим мужем.

— Тогда мне и делать нечего, — снова засмеялась Хатедже, лицо которой при этом удивительно хорошело. — Остается только ожидать, когда приедет за мной тот, кого присудил мне Аллах.

На некоторое время разговор у них оборвался. Потом Карач-мурза спросил:

— А довольна ли ты, ханум, своей служанкой Фатимой?

— Да, она очень старательна и заботлива, мне с нею хорошо, оглан. Я должна благодарить тебя за эту женщину.

— Если так, я рад за тебя и за нее, добрейшая ханум.

— Она мне рассказала о себе все, оглан. И теперь я знаю всю правду.

— Какую правду, ханум? — удивился Карач-мурза. — Разве я хотел от тебя что-нибудь скрыть? Я не рассказал тебе историю Фатимы только потому, что она могла это сделать гораздо лучше, чем я.

— Когда ты попросил меня взять ее служанкой, я сначала подумала совсем другое, — слегка краснея, сказала Хатедже. — И теперь мне очень стыдно перед тобой за эти недостойные мысли, оглан.

— Если бы то, что ты подумала, было правдой, ханум, зачем бы я стал хитрить и вмешивать тебя в это дело? Наши обычаи и законы очень удобны для мужчин.

— Это потому, что их придумали мужчины! Но для женщин эти законы несправедливы и жестоки. Наша доля, даже в богатых и знатных семьях, очень тяжела, оглан. И потому всякое внимание, которое нам оказывают там, где мы его не привыкли видеть, мы, женщины, ценим очень высоко. То, что ты сделал для Фатимы, говорит о том, что у тебя доброе сердце, оглан.

— Я увидел несправедливость, и в моей власти было ее исправить, — сказал Карач-мурза. — Всякий честный человек сделал бы то же самое, и не стоит больше говорить об этом, ханум.

— Можно и не говорить. Но когда в плохой жизни увидишь что-нибудь хорошее, об этом хочется потом вспоминать, оглан.

«Может быть, потому я тебя сегодня и вспоминал все время», — подумал Карач-мурза, но вслух сказал после небольшого молчания:

— Тебе ничего не нужно, ханум? Если у тебя есть какие-нибудь пожелания, скажи, и я рад буду их исполнить.

— Спасибо, оглан, но мне пока ничего не нужно.

— Ну, тогда я поеду. Да пребудет с тобою Аллах, благородная ханум!

— Аллах для всех. Он и тебя не оставит своими милостями, достойнейший оглан.

До Эмбы дошли на шестой день после выступления из Сараил-Джадида и заночевали на левом, восточном ее берегу, вернее, на левой стороне ее русла, ибо в это время года реки тут, собственно, не было: Эмба доносит свои воды до Каспия только в пору весеннего половодья. Позже она пересыхает и превращается в цепочку отдельных мочаков и небольших озер, заросших камышом и изобилующих болотной дичью.