Михаил Каратеев: Русь и Орда

— Молодец, парень! Как звать-то тебя?

— Лаврушкой звать, пресветлый княжич.

— Добро, Лаврушка, ступай отдохни. Иванец, — обратился княжич к одному из слуг, — отведи парня в людскую, прикажи там его накормить и напоить да выдать ему новые порты и рубаху!

Однако Лаврушка уходить не спешил и, переминаясь с ноги на ногу, просительно посматривал на княжича.

— Ну, чего еще хочешь? — приветливо спросил Василий.

— Дозволь, пресветлый княжич, послужить тебе! Повели взять меня в твою дружину. Живота не жалеючи буду за тебя биться, с кем укажешь. Конь у меня есть теперь ладный, с седлом и со всею справой.

— А семья твоя что скажет? Аль у вас и без тебя работников достает?

— Никого у меня нету, княжич: с малых годов сирота я. Господа ради у чужих людей возрос.

— Ладно, — с минуту подумав и оценивая парня взглядом, сказал Василий. — Коли так, оставайся, мне ратные люди нужны. Токмо не мысли, что будешь ты биться за меня либо за князя, родителя моего. Нам того не надобно, а вот рубежи свои мы блюдем крепко и будем биться за то, чтобы люди на землях наших могли спокойно пахать и косить и чтобы не угонял их в неволю ни злой сосед, ни поганый татарин. Ну, ступай теперь с Богом!

— Спаси тя Христос за милость твою, пресветлый княжич! А уж я послужу тебе верно, — кланяясь в землю, промолвил просиявший Лаврушка и, неловко повернувшись, направился к двери.

— Погоди, — остановил его Василий. — Сумеешь ты ночью вывести нас через лес, прямыми тропами, на след Голофеевой шайки?

— Вестимо, сумею, княжич! Они с полоном да с награбленным добром за один день на брянскую сторону нипочем не уйдут. Заночуют в лесу, и завтре мы их, как Бог свят, настигнем!

— Ну, ин ладно. Ступай подкрепись и отдохни, невдолге и выступим.

— Допрежь чем выступать, пристало бы тебе, Василей Пантелеич, с нами вместях думу подумать, — сказал боярин Опухтин, когда за Лаврушкой закрылась дверь горницы. — Досе наша беда не столь и велика: ну, угнали у нас с полста смердов. Может, еще по-доброму и в обрат их вызволим. А налетишь ты сейчас да посекешь вгорячах брянцев, — гляди, они на нас и большой войною пойдут.

— Когда это Глеб Святославич что-нибудь добром отдавал? Не дело говоришь ты, боярин. После мора людишек у нас вовсе мало осталось, что же, будем теперь глядеть, как последних угоняют?

— Людишки, то еще куда ни шло… А вот не навлек бы ты беды и на всех нас. Потому и говорю: надобно наперед думу подумать.

— Я и сам разумею, что делать, — резко ответил Василий, — и куда ты гнешь, мне тоже вдомек. Ежели бы погромили боярскую вотчину, ты бы первый закричал: бей и жги всякого! А до вольных людишек вам, боярам, нужды нет. Пускай, мол, пропадают сироты, только бы брянского князя не изобидеть, а то, чего доброго, осерчает он и под одну стать со смердами бояр карачевских учнет громить. Вот она, ваша думка, бояре!

— Молод ты еще, княжич, — выступил вперед боярин Шестак, — а речей таких мы ни от родителя твоего, ни от деда не слыхивали! Боярскую честь на Руси спокон веку все князья блюли. Ну а тебе, видать, смерды ближе, нежели боярство родовитое, — язвительно добавил он.

Лицо Василия вспыхнуло гневом, но он сдержался и, лишь сощурившись на тщедушного Шестака, надменно ответил:

— Ну, для меня, чей род от века княжит над Русью, ты, боярин, по родовитости недалеко ушел от любого смерда. Ты вот маленьких людей хулишь и не видишь того, что на смерде да на ратном человеке вся земля наша держится. Они ее и кормят и от ворогов боронят — вот потому всякий разумный князь должен им быть отцом и заступником. А вы, «родовитые», только о себе печалуетесь да под себя норовите подгрести все, что зацепить можно: и княжево, и смердово!

— Срамные слова говоришь ты, Василей Пантелеич, — наливаясь темною кровью, зашипел боярин Шестак, — и кабы не был в сей час недужен твой батюшка…

— Ты, Иван Андреич, моего батюшку сюда не приплетай, — повысил голос Василий, — за свои слова я сам умею ответ держать! А ты лучше бы помыслил о себе да о том, чтобы не пришлось нам спасать тебя от твоих же кабальных смердов. Мне ведомо, что деется в твоей вотчине, которую, к слову сказать, изрядно округлил ты не вельми чистыми путями.

— В вотчине моей я господин, мой в ней и закон! — задыхаясь, прохрипел Шестак. — А тебе, княжич…

— Помолчи, боярин, хватит! — крикнул Василий. — Я свое сказал, а коли тебе неймется, тогда дай срок, — я тебе рога обломаю! Кончена дума, бояре, прошу всех в крестовую, на молебен! А ты останься, Семен Никитич, с тобою есть еще разговор.