Михаил Каратеев - Русь и Орда

Но в Москве к этому уже добавляются некоторые местные архитектурные особенности: вместо суздальских круглых арок над порталом и окнами здесь сооружают стрельчатые; по стенам идет несколько горизонтальных лепных поясов, с узорами, напоминающими русскую резьбу по дереву, а верх увенчан полукруглыми «кокошниками». Внутри эти церкви были отделаны мраморными плитами и цветной майоликой, а несколько позже греческими и русскими мастерами расписаны стенной живописью.

Сооружение такого храма обычно заканчивалось за один строительный сезон.

Когда Дмитрий Иванович, сопровождаемый князем Серпуховским, вышел на крыльцо, намереваясь пуститься в обход кремлевских укреплений, к нему подошел рослый молодец лет двадцати, с темными вьющимися волосами, чуть курносый и веселоглазый. Это был любимец и товарищ детских забав, Михайло Бренко, позже боярин и воевода.

— Тут, княже, прибег до нас какой не ведаю человек из Литовской земли. По роду не наш, не русин, но, видать, муж знатный, и с ним много слуг, — доложил он, указывая рукой на кучку спешившихся у крыльца всадников, снявших шапки при виде великого князя.

— А чего ему надобно? — спросил Дмитрий, оглядывая приезжих и останавливаясь взглядом на стоявшем впереди других невысоком коренастом человеке средних лет, с бритым подбородком и висячими рыжими усами. Он был одет в темно-зеленый кунтуш и высокие сапоги со шпорами; на поясе висел тяжелый клыч [177] Клыч — род кривого меча. в малиновых ножнах, отделанных серебром.

— Сказывает, что служить тебе приехал.

— Пусть подойдет. Да покличь толмача Ачкасова, — добавил Дмитрий, не знавший иных языков, кроме русского.

— Не надобно, Дмитрей Иванович: он по-нашему разумеет добро.

— Ну, зови.

По знаку Бренка приезжий витязь неторопливо поднялся на крыльцо и остановился перед князем.

— Челом тебе, княже великий, — с сильным иностранным выговором, но довольно правильно произнес он, низко кланяясь и касаясь пола зажатой в руке меховой шапкой.

— Будь здрав, человече! Сказывай, кто таков и отколе прибыл?

— Зовусь я ныне Яном, а прозываюсь Драницей, великий государь. Прибыл же сюда из Литвы, дабы служить тебе, коли будет на то твое милостивое соизволение.

— Ты что же, литвин?

— Нет, княже, я из старого борусского роду [178] Боруссы, или пруссы, — племя, родственное литовскому, населявшее нынешнюю Пруссию и почти полностью истребленное рыцарями Тевтонского ордена. и был средь тех, кои не захотели покориться немцам и ушли в леса. Мы бились за землю свою и за волю, доколе можно было, но что сделает горстка безоружных людей супротив одетых в железо рыцарей и их каменных замков? Нас ловили, как диких зверей, а поймав, предавали лютым казням. И ныне, кто уцелел, ушли в Литву либо к ляхам. А я пришел к тебе, великий государь.

— Почто же и ты в Литве не остался? Чай, вы с литвинами одной крови.

— Покинув землю отцов, я приехал в Литву, княже, и три лета прослужил в войске у князя Ольгерда, ожидаючи, что поведет он нас на немцев. Но увидел, что у него не то на уме: он воюет русские земли и тем лишь пособляет проклятым рыцарям. Потому и хочу тебе служить.

— Где же ты по-нашему научился?

— Да у Ольгерда ж. Почитай, у него все войско по-русскому говорит.

— Так… А тебе, часом, не случалось видеть у немцев самопалы либо арматы огненного бою?

— Случалось, княже. Однова мы у рыцарей такую армату отбили, и я добре разглядел, как она сделана.

— И выпалить из нее сумеешь?

— Сумею, государь, коли огневое зелие [179] Огневым зелием назывался порох. будет.

— Вот это добро! Такой человек мне надобен. Мыслю и я невдолге завести в своем войске арматы — тогда поставлю тебя учить людей огненному бою, а покуда тебе и иное дело сыщется. Коли будешь мне верен и к службе окажешься усерден, на меня не посетуешь.

— Челом тебе, княже великий!

— Челом, челом… У нас говорят: «Спаси Бог: либо «Спаси Христос»! Да ты какой веры? Чай, вы, боруссы, язычники?

— Народ наш молился своим богам и наивыше всех чтил мать-землю Жемину да бога войны Натримпа. Рыцари нас обращали в христианство силою, но, когда покинули нас наши боги и уразумели мы суть новой веры, стали принимать ее и сами, без понуждения. И я принял.