Михаил Каратеев - Русь и Орда

Узнав о предстоящем отъезде своего князя, Лаврушка накануне вечером явился к нему и чуть не со слезами на глазах просил позволения ехать с ним дальше.

— Не могу взять тебя, — ответил Василий. — Ужели ты сам не разумеешь: я ухожу от ханского мщения. Надобно мне до времени так схорониться, чтобы и следов по мне не нашлось, а в таком деле всякий лишний человек не помощь, а помеха. К тому же сам я не ведаю, где и как окончится мой путь. У тебя дома осталась молодая жена — почто бросишь ее на волю случая, коли нет в том ни малой надобности?

— А что с женой моей исделается? Хозяйство у нас доброе, запас есть во всем, — она без меня хоть и год проживет, не зная ни в чем нужды. А я бы тебе в пути услужал, да и сабля моя, поди, не раз бы сгодилась. Ты мне живот спас и человеком меня сделал, батюшка Василей Пантелеич! И коли что худое теперя с тобою стрясется, совесть меня иссушит за то, что я беды твоей не разделил.

— На добром желании тебе спасибо, — сказал Василий, тронутый преданностью дружинника, — но все же решения своего не переменю. Ворочайся, братец, в Карачев и ожидай меня. Мне и там верные люди надобны.

Лаврушка ушел, подавленный и опечаленный. Однако судьба неожиданно послала ему сильного пособника: поздно вечером, оставшись в последний раз наедине с братом, Елена Пантелеймоновна стала упрашивать его, чтобы, кроме Никиты, взял с собою хоть десяток надежных людей.

— Поедешь ты неведомыми землями, — говорила она, — где не только татар можешь повстречать, но такоже диких башкирцев, мордву, черемису и иных никому не покорных язычников. Муромские и суздальские леса, сказывают, полны разбойников и беглых лихих людей. Сгибнете вы вдвоем с Никитой, а десяток воинов — это все же сила.

— Супротив разбойников и шалыганов это, может, и сила, да от них, Бог даст, мы и сами отобьемся, коли случится. Никита один десятерых стоит. Черемису же и башкирцев мы объедем Вятской землей, а там издавна власть наша, русская. Не страшись, Аленушка, путь мой не столь уж опасен, потому и не хочу тащить за собой лишних людей. С ними лишь труднее мне будет скрытно проехать.

— Ну хоть одного человека возьми! А как приедешь на место, тотчас пошли его ко мне с вестью, что жив ты и ничего худого с тобою в пути не приключилось. Без этого я себе никогда покоя не найду.

— Одного, пожалуй, можно взять, — согласился Василий. — Но вестника того ты ранее будущего лета не жди: в холода и в распутицу он по тем местам в обрат не проедет.

Немного успокоив Елену и простившись с нею до утра, Василий вышел во двор и, позвав Лаврушку, сказал ему:

— Слушай, Лаврушка: еду я в чужие, неведомые края, а куда, о том знать на Руси никто не должен. Путь будет опасен и долог — ранее как через год ты домой не воротишься. Если тебя это не страшит и за Настю свою ты спокоен, тогда наутро готовься. Поедешь со мной до конца.

— Спаси тебя Христос, княже, — ответил обрадованный воин. — С тобою куды хошь поеду без страха и с радостью. И никому лишнего слова не пророню.

Когда, простившись со всеми Пронскими, Василий в последний раз обнял сестру, она сняла с себя небольшую иконку архангела Михаила, вставленную в золотой медальон, и, благословив ею брата, повесила ему на шею.

— Семейный образ наш ты теперь мне оставляешь, — сказала она, — возьми же с собою хоть этот, в точности большому подобный. Его сам патриарх в Царьграде освятил. Да сохранит тебя от всех бед и напастей святой архангел, заступник и покровитель рода нашего!

Затем, подозвав к себе Никиту, она сказала ему:

— Сбереги нам князя, Никитушка! Он не только мне, а всей земле нашей дорог и надобен. Знаю некорыстную верность твою, знаю, что по душе не слуга ты ему, а брат. Потому я и с тобою хочу проститься как с братом.

Перекрестив преклонившего колени витязя, она надела ему на шею золотой крестик, а потом обняла и крепко поцеловала в губы.

— Да сохранит тебя Господь, солнышко наше, — еле владея собой, промолвил Никита, целуя ее руки. — А за Василея Пантелеича будь спокойна: верну его тебе живым и здоровым либо сам николи не вернусь!

Из Пронска путники тронулись по московскому шляху, но, отъехав от города с десяток верст, свернули по проселку на восток и часа два спустя уже переправились через неширокую реку Истью, протекавшую по рязанско-пронскому рубежу.