Борис Васильев: Князь Ярослав и его сыновья

– Да он драться не хочет! – обиженно воскликнул княжеский любимец.

– Велю, – весомо обронил князь.

Ему нравилась ловкость Яруна, веселила неуклюжая старательность Стригунка, но схватка должна была выявить победителя. Он уже понял, что им окажется «вольный», то есть не связанный никакими обязательствами неизвестный витязь, и в голове его шевелились кое-какие соображения, с которыми он сам пока еще не соглашался.

И опять Стригунок сорвался с места молча, без предварительного уведомления, которое предусматривали неписаные законы кулачных поединков. На сей раз Ярун не шагнул в сторону, а просто нырнул под нацеленный кулак, встретив нападающего резким ударом в подбородок. От этого удара Стригунка подбросило в воздух, и приземлился он всей спиной разом саженях в трех, как не без удовольствия отметил Ратибор. Ударился о землю, встать не смог, и к нему кинулись ратники. А никому не известный витязь спокойно оделся и прицепил меч.

– Проходи, – неожиданно сказал Ярослав и посторонился.

Ярун молча пожал плечами и мимо князя прошел в покои.

Князь угощал победителя в малой трапезной, приказав отменно накрыть стол, но сам не ел, так как дело происходило после полуденного сна. Ярун же поглощал яства усердно, стремясь не только насытиться, но и получить удовольствие. Он знал толк и в закусках, и в дичине, и в напитках, и это Ярослав приметил.

– Кто же ты будешь, Ярун? На простого дружинника не похож, а одежды твои куда хуже, чем у моих ратников.

– Скажу без имен, не гневайся, князь.

– Почему?

– А потому, что не хочу на их головы ни любви твоей обрушивать, ни тем паче гнева княжеского. Достойных в живых нет, а недостойные ни твоих, ни моих забот недостойны. Я – сын известного тысяцкого, вскормлен им, обучен и воспитан с любовью. Только он из битвы в домовине вернулся, никаких распоряжений отдать не успел, и при дележе имущества выяснилось, что я хоть и единокровный, да незаконный, а потому и показали мне от ворот поворот. Пока до Новгорода добирался, конь мой по дороге от стрелы пал. Вот эту стрелу я князю Мстиславу и принес. Отдай, говорю, обидчика на полную мою волю, потому как стрела эта с метой твоего дружинника, а целился он не в коня, а в меня. Князь Мстислав сказал на это, что нет у него такого в обычае, чтоб своих отдавать. Поспорили, повздорили да и разошлись.

– А пятерых зачем убил? Плечи застоялись?

– Несправедливостей не люблю, а татей – ненавижу. Они ведь не только мужей именитых убили, они и над женами их надругались, тебе это ведомо?

Ярослав промолчал. Витязь осушил кубок, закусывал изюмом с орехами и явно ждал, когда князь заговорит. Но князь продолжал молчать, потому что одно дело – спалить дом и убить хозяина, и совсем другое – обесчестить его жену. И он размышлял сейчас, как поведет себя новгородский владыка.

– А кому еще про то ведомо? – спросил он наконец.

– Не мой труд языком болтать, – сказал Ярун. – Забот у Новгорода и без меня хватит. Лето мокрое да холодное выпало, селяне и того не взяли, что в землю бросили. Ты с богатым смаком пируешь, а в Новгород голод стучится.

– Здесь я – господин.

– Здесь господин – сам Великий Новгород, князь. Не руби сук, на котором их волей сидишь.

– А ведь ты – новгородец. – Тонкая черкесская улыбка Ярослава не предвещала ничего хорошего, но об этом знали только приближенные. – Как смеешь учить меня, смерд!

– Все мы – смертны, – усмехнулся Ярун и встал. – За угощение низкий поклон тебе, князь. Признаться, неделю хлеб квасом запивал.

– В дружину пойдешь мою? У стремени место определю.

– У твоего стремени тот вьется, кому сейчас рыло чинят.

– Беру! – с гневом заорал Ярослав. – Скажи ключнику, чтоб выдал тебе все, на чем глаза остановишь. – И неожиданно дружелюбно улыбнулся: – И как ты угадал, что я дерзких люблю?

На том и порешили, потому что князь всегда упрямо добивался того, что вдруг взбрело в голову, а Яруну просто некуда было деваться. Единственное право, которое он себе все же выговорил, заключалось в том, что во дни буйных княжеских пирушек он непременнейшим образом должен был отряжаться руководить стражей.

– Новгородцы вас хмельных перережут. А тебя, князь, в исподнем в отчий край выставят. Это ведь – новгородцы.

С этим Ярослав согласился, но зато теперь Ярун покорно ездил возле правого княжеского стремени в богатых одеждах, новой броне, но с дедовским мечом в простых черных ножнах. А очухавшийся Стригунок замыкал последний ряд, хотя князь по-прежнему вспоминал о нем, когда возникали пред захмелевшими очами манящие воспоминания о сладостных утехах. Только тогда о Стригунке и вспоминали, а так вроде и не было его. И злая обида росла в нем, как поганый гриб, но все его шепотки и намеки Ярослав и слышать не желал.