Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

— Следует ли отсюда, что для офицеров куда опаснее сближение, нежели сама рукопашная?

— Пожалуй, так, — подумав, сказал вольноопределяющийся. — Конечно, я впервые в бою, рано выводы делать.

— Впервые был, а видел много. — Скобелев встал. — Спасибо, ребята, очень вы мне помогли. Дай вам Бог здоровья и скорейшего домой возвращения.

Всю дорогу до дома разговоры в госпитале не оставляли Михаила Дмитриевича. А вернувшись, он сразу же записал выводы: турки не выносят штыкового боя в одиночку; стреляют не прицельно и, как правило, с бруствера, что создает одну полосу поражения; сближение с противником порою опаснее самого боя. Он писал, тщательно обдумывая каждый пункт, вспоминая оживленные, открытые лица раненых. За окном густились короткие южные сумерки, Скобелев все ниже склонялся к бумаге, не замечая, что темнеет. А заметил, когда хмурый адъютант Млынов внес зажженные свечи.

— Вот, пишу, — Михаил Дмитриевич виновато улыбнулся. — А зачем пишу, черт его знает. Для истории разве?

— Полковник Нагибин прибыл, — сказал капитан.

— Нагибин в том бою был, вот удача! — Скобелев захлопнул бювар [46] Бювар — настольная папка, обычно с писчей и промокательной бумагой, конвертами. . — Давай его сюда. И коньяк тащи. Да не какой-нибудь, а с «собакой». Слышишь, Млынов?

— На всех с собаками не напасешься.

Офицерство позволяло себе румынский коньяк (за французский маркитанты драли бешеные деньги), и лучшим считался тот, на бутылке которого была изображена собака. Поскольку денег у Скобелева никогда не водилось — он умудрялся тратить свое генеральское жалованье в считанные дни, — капитан Млынов частенько кормил и поил своего командира из личных и весьма скромных средств.

— Поздравляю! — еще с порога крикнул Нагибин. — Поздравляю, дорогой вы наш Михаил Дмитриевич!

— Да с чем поздравлять-то? — Сердце Скобелева вдруг защемило от предчувствия. — С чем же, полковник?

— Отдельный отряд вам дают, Непокойчицкий уж и приказ готовит. Просился я к вам, умолял — отказали.

— Водки! — закричал Скобелев, хватив полковника кулаком в грудь. — Млынов, чертов сын, где ты там?

— Вы же коньяку желали, — откликнулся Млынов. — С собакой причем.

— Коньяк пусть Криденер жрет вместе с собаками, а мы по-русски гулять будем. По-русски, казаче!

Скобелев пил много, но не пьянел, а только оживлялся, говорил громче обычного да распахивал сюртук. Поднимая тосты за вольный Дон, за славу русского оружия и за русского солдата — этот тост Михаил Дмитриевич произносил всегда, при всех обстоятельствах, — он дотошно расспрашивал Нагибина. Полковник изложил все, что знал, видел и понял, в подробностях рассказав о последнем свидании с командиром костромичей.

— А Игнатий Михайлович говорит: веером, мол, дамским наступаем. Веером на турка замахиваемся, а не кулаком. Вот и сгинул, бедолага, ни за понюх…

Большего Михаил Дмитриевич добиться от захмелевшего с устатку казачьего полковника не смог. Впрочем, он не огорчался: пил, шутил, оглушительно хохотал и угомонился лишь под утро. Млынов оттащил уснувшего Нагибина на генеральскую постель, а Скобелев, выпив две чашки крепчайшего кофе, приказал окатить себя колодезной водой и, протрезвев, ускакал в штаб, моля Бога, чтобы только не нарваться на главнокомандующего. Загодя пожевав специально припасенного мускатного орешка, дабы отбить могущий сразить собеседника дух, сам привязал коня у коновязи и приказал дежурному доложить.

Принял его Левицкий: начальник штаба был спозаранку востребован к великому князю. Отношения между Левицким и Скобелевым сложились еще во времена удалой молодости Михаила Дмитриевича, поскольку они познакомились еще в Академии Генерального штаба, и были на редкость простыми: Левицкий терпеть не мог генерала за «шалопайство», а Скобелев ни в грош не ставил помощника начальника штаба. В полном соответствии с этими отношениями складывался и их разговор.

— Подписан ли приказ о моем назначении?

— Насколько мне известно, Его Высочество главнокомандующий подписал такой приказ.

— Какие части мне подчинены?

— Все изложено в приказе.

— Где же приказ?

— На регистрации, как положено.

— Когда освободится Непокойчицкий?

— Как только будет отпущен Его Высочеством.

— Понятно. — Скобелев изо всех сил сдерживал нараставшее в нем бешенство, припадкам которого он был подвержен после неумеренных возлияний. — Могу ли я, по крайней мере, спросить ваше превосходительство о силах неприятеля?