Бенджамин Дизраэли - Алрой

Халев остался снаружи. Тюремщик внес факел, удалился. Мирьям, содрогаясь, вошла в страшный застенок. Перед ней стоял брат. Улыбка на спокойном лице. Не в силах сдержать себя, она бросилась к нему, обняла, прижала к сердцу.

«О, нет лучше тебя!» — воскликнул Алрой, — «я не одинок!»

Сестра молчит. Голова ее на плече брата. Закрыла глаза, чтоб слезы удержать.

«Мужайся, родная. Поверь, я счастлив.»

«Брат мой, брат мой!»

«Встреться мы вчера, увидала бы меня потерянным и несчастным. Сегодня я другой. Впервые после разгрома я в согласии с самим собой. Я утешился вполне. Я видел чудный сон. А на яву Господь меня простил. Я знаю это точно.»

«Со мной подобное же происходит, брат. Хороший сон приснился, умиротворение, покой. Странно.»

«Верь, я счастлив.»

«Повтори, мой Давид. Я вновь хочу услышать это!»

«Я говорю, что счастлив, и это истинная правда, а вовсе не насмешка над самим собой или старанье ободрить тебя. Накануне вечером меня пронзила мысль, будто я привлек внимание Небес. Гнев Господа остыл, и кара за грехи мои смягчена судом высоким. И в подтверждение догадки о снизошедшем милосердии пришла весть от тебя, мой ангел. О, как я этого желал! И я уснул, сладко и глубоко. Прочь уползли черви воспоминаний об империи и об измене. Околел змей, искусивший ложным восторгом чужой войны и чужой любви. И я увидел нас с тобою на лугу, среди цветов. Тут возник Джабастер. В глазах его ни мести, ни обиды. Он сказал: „Давид, сквозь тьму застенка Бог разлядел покаяние твое.“ Я проснулся. Услыхал, как зазвучало мое имя. Подумал, это ты меня зовешь. Крикнул: „Сестрица, я здесь!“ Не было ответа. Меня осенило. Этот зов я слышал однажды в пещере Джабастера!»

«Голос из-за занавеса ковчега завета?»

«Несомненно. Это значит, что Бог смилостивился.»

«По праву, Давид. Кто в наши дни послужил Израилю вернее тебя? Заблуждения твои? Что ж, молодость не властна над соблазном.»

«Израиль? Народ мой достоин лучшего вождя!»

«О, нет, нет, нет! Мимолетен триумф победы, но память о ней станет вдохновеньем вечным для народа. Герой, хоть и поверженный, прожил не напрасно. Деяния одного — наследие для всех. Увидев, что человек свершил, уразумеют люди, на что человек горазд. Ты раздвинул горизонты духа народа нашего и меру его величия сказочно вознес.»

«Увы, никто не оградит мое имя от клеветы. Очернят его или, что хуже, забудут.»

«О, брат, все сложится иначе. Пятна на солнце славы не остановят лучей его. Настанет день, и явится поэт, чья лира вдохновится сказанием о подвигах героя. Творение искусства украсит историю народа избранного, и память расцветит его.»

«Пусть моя любовь сделает твои уста пророческими!» — воскликнул Алрой и обнял сестру, — «А сейчас не мешкай, расставаться лучше в минуту воспаренья духа.»

Мирьям отпрянула в испуге. «Мы не расстанемся! Я умру с тобой!» — вскричала.

«Молю, не лишай меня мужества! Да вернется к тебе покой душевный!»

«Я спокойна, брат. Слезы в сердце, но не на глазах.»

«Ступай, Мирьям, мой ангел. Покуда вижу тебя, я отрешиться от прошлого не в силах и оттого слабею. Я выстоять смогу лишь в настоящем и один. Чем пронзительней уединение, тем человек сильнее. Передай мое почтение дяде Бустинаю. Ступай, ступай!»

«Уйти и в одиночесве тебя оставить? Но ведь есть еще Хонайн!»

«Молчи сестра! Не хочу, чтоб скверна имени сего касалась твоих уст!»

«Молчу. Брат мой, как страшен день грядущий!»

«Бог Израиля даст прибежище духу моему. Он спасет меня, как спас из раскаленной огнем печи иудеев, восставших на Навуходоносора, но Ему не изменивших.»

«Верю, но все ж позволь остаться!»

«Исполни мое последнее желание: покинь меня!»

«Я ухожу. Прощай, Давид. Я поцелую тебя. Вот, я на коленях, я благославляю тебя. Брат мой, великий, любимый! Я достойная сестра — глаза мои сухи. Я горжусь твоею жизнью больше, чем враги наши гордится станут твоею смертью!»

Бируна и Батшева встретили вернувшуюся Мирьям. Лицо ее бледно, апатично. Девушки усадили несчастную на диван. Одна пристроила подушку за ее спиной, другая отерла губы. Мирьям недвижима. Взгляд стеклянных глаз безучастен, безжизнен. За неким пределом благородная выдержка мстит за себя. Час-другой прошли в молчании. Предчувствие необратимого холодило сердца Бируны и Батшевы.

Раздался звук трубы.

«Что это?» — нарушила молчание Мирьям, и во взгляде мелькнул мгновенный испуг.

Девушки не ответили, хоть знали, что труба провозгласила последний путь Алроя.