Н. Северин - Последний из Воротынцевых

Француженка предлагала костюм из бархата с чудесными венецианскими кружевами, соблазняла и белыми, и розовыми домино, но Полинька остановилась на своем первом выборе.

Мадам Дорси посоветовала ей нарядиться в домино и маску не дома, где прислуга могла подсмотреть за нею, а у ее знакомой модистки, рядом с дворянским собранием.

— Поезжайте к ней в одиннадцать часов, я ее предупрежу, и вас будут ждать. Костюм уже будет там, и моя приятельница сама оденет вас. Она вам и карету достанет, и кавалера. Ведь у вас, верно, нет кавалера?

— Зачем кавалер? — испугалась Полинька.

— Как зачем? Кто же введет вас? Без кавалера вас не впустят. О, не беспокойтесь, мы достанем вам очень почтенного кавалера, и надоедает он вам не станет, за это я вам ручаюсь.

— Он будет знать, кто я такая? Ему надо сказать мою фамилию?

— Зачем? Вашу фамилию даже и приятельница моя не будет знать, — поспешила успокоить ее мадам Дорси.

— И она не найдет этого странным? Не удивится?

— Нисколько, ей не в первый раз оказывать молодым дамам подобные услуги. Ах да, я забыла сказать вам, — спохватилась француженка, провожая Полиньку, — не покупайте ни перчаток, ни веера, ни духов, ни банта из цветных лент, все это вы найдете у моей приятельницы и заплатите за это немного дороже, чем в магазине, правда, но се sont ses petits profits à cette femme, il faut bien vivre, n'est ce pas? [29] Это маленький доход этой женщины, ведь надо чем-нибудь жить, не правда ли? — прибавила она с умильной улыбкой.

Полинька поспешила на все согласиться.

Прошло еще несколько дней, и наконец ожидаемый с трепетным нетерпением вечер настал.

Но тут случилось происшествие, усилившее волнение и страх Полиньки за последствия задуманной затеи, а вместе с тем и решимость во что бы то ни стало действовать. Григорий рассказал ей, что у Ратморцевых идет речь о том, чтобы отправить его в Спасское с мсье Вайяном на первой неделе Великого поста.

— Вот видите, я был прав, уверяя, что я им в тягость, — повторил он с отчаянием. — Сами они, дяденька, тетенька и сестрицы, собираются ехать ранней весной в то имение, что у них близ Воротыновки, там, где моя мать родилась и похоронена, где умерла моя бабушка, а меня брать с собой не хотят.

Он был бледен, глаза его были красны от слез, и губы дрожали.

У Полиньки сердце разрывалось от жалости, но она казалась так холодна и сдержанна, что Григорий не высказал ей и сотой доли того, что терзало его душу.

Ратморцевы должны были прожить в Гнезде все лето. Он целых шесть месяцев не увидит Сони, а может быть, и дольше; вернувшись в Петербург, найдут, может быть, удобным оставить его в Святском. И будут правы: он играет такую жалкую роль в доме, с тех пор, как Ратморцевы стали жить открыто, принимать людей, относящихся к презрительным недоверием к его правам. А главное — Соня!.. Их так старательно отдаляют друг от друга, что им по целым неделям не предоставляется случая перекинуться словом, но все-таки он ее хоть изредка, хоть урывками, да видит, за обедом, за чаем, в сумерках, перед тем как приехать гостям. Случается иногда, что сестры забегают в его комнату, на минутку, правда, но все-таки он их видит, а в Святском он будет и этого лишен. И мало-помалу они от него отвыкнут, и Соня его разлюбит.

«Что же тогда, для чего же жить?» — думал он.

Отчаяние придало ему смелости.

— Давно не видели вы Марфы Александровны? — спросил он у Полиньки, неожиданно прерывая арию, которую она заставляла его петь, и, не дожидаясь ответа, прибавил торопливо и прерывающимся от волнения голосом: — Пожалуйста, съездите к ней, узнайте там, что случилось. Ее поверенный сказал Бутягину, будто ей обещали выхлопотать, чтобы ее братьев приняли в пажеский корпус под именем Воротынцевых. Если ей это удастся, мое дело можно считать погибшим, значит, сам царь…

— Не сомневайтесь в справедливости царя! — с резкостью перебила его Полинька и, оглянувшись на дверь, за которой ей послышались шаги отца, приказала ему кончить арию. Когда же, краснея от смущения, он запел, она сказала, понижая голос: — Мы переговорим с вами об этом послезавтра.

Послезавтра!

Григорий надеялся, что ему позволят, как прежде, провести вечер. Домой не хотелось рано возвращаться. Сидеть одному, с мрачными думами, в мезонине, когда внизу Соня с Верой веселятся в обществе, с которым он незнаком, — какая мука!

— Отчего вы не хотите, чтобы я посидел у вас после урока, как бывало прежде? — спросил он дрогнувшим голосом, когда Полинька поднялась с места, давая ему этим понять, что он должен уехать домой.