Н. Северин - Звезда цесаревны

Поглощенная разнообразнейшими заботами и приемами с утра до ночи, пани Стишинская только вечером могла урвать свободную минутку, чтобы прибежать взглянуть на работу ювелира, которому была отведена особая комната во дворце, и на костюмы, изготовленные под его наблюдением.

Француз капризничал, выдумывал свои рисунки, уверял, что ему недостает таких-то и таких-то драгоценных каменьев для осуществления его фантазии, и приводил в отчаяние не только пани Стишинскую, но и герцогиню описанием чудных парюр, виденных им в Париже на таких-то герцогинях, принцессах, контессах и на самой королеве.

— Вот из таких драгоценностей можно что-нибудь сделать, а из этих ничего не выйдет, ровно ничего, — повторял он, брезгливо и с презрением отталкивая кучу брильянтов и драгоценных каменьев, возвышавшуюся перед ним на его рабочем столе.

— Послушайте, Позье, нельзя же нам выписывать из Парижа то, то вы там видели. Надо постараться сделать головной убор для ее величества из того, что у нас есть, — прервала с досадой его иеремиады пани Стишинская, убеждаясь, что проходит слишком много времени в брюзжании и воспоминаниях.

— Сразу видно, что вы не артистка, пани Стишинская! Никогда вам не понять моих чувств, — с горькой усмешкой возразил он.

— Да вы бы, по крайней мере, сказали, что вам именно нужно?

— Мне нужно… мне нужно вот сюда такой орнамент, который затмил бы все прочие украшения, а из того, что вы мне принесли, я не могу его сделать, — возразил он сердито.

— Хорошо, сегодня уж поздно, но завтра я постараюсь достать вам то, что вы требуете, — смиренно отвечала резидентка герцогини.

Но все ее старания оказались тщетны: что бы она ни принесла Позье, он на все фыркал и на все увещания быть благоразумнее отвечал дерзостями.

Хоть совсем отказывайся от костюма для императрицы! Позье продолжал капризничать и толковать о брильянтах с розовым оттенком, мерещившихся ему и во сне и наяву так упорно, что разговаривать с ним становилось с каждым днем неприятнее.

Пани Стишинская принялась искать брильянты у частных лиц, у богатых купчих, у иностранных коммерсантов, у дам из посольства, у приезжих авантюристов.

И вот однажды, когда вернулась она домой весьма не в духе после неудачных поисков, ей доложили, что какой-то человек уж давно ждет ее возвращения, чтоб переговорить с нею по весьма важному и лично ее касающемуся делу.

Рассеянно приказав его позвать в комнату, служившую ей и спальней и приемной, она сбросила с себя шубу и капор и, обернувшись к коридору, по которому раздавались шаги, весьма неприветливо возвысила голос, чтоб спросить:

— Кто вы такой? Что вам от меня нужно?

Проситель, верно, какой-нибудь. Эти люди воображают себе, что она в таких хороших отношениях с герцогом, что может лезть к нему со всяким вздором…

Неудача с разыскиванием нужных Позье брильянтов привела ее в отвратительное расположение духа, и если она сдержала желание выпроводить докучливого посетителя, не дав себе труда его выслушать, то единственно только потому, что не знала, от кого он прислан. Может быть, он — протеже каких-нибудь важных вельмож, и тогда неудобно было бы обращаться с ним чересчур бесцеремонно, но она все-таки ему скажет, что ей сегодня недосуг с ним терять время и чтоб он пришел в другой раз…

Однако когда, не ответив на ее вопрос, он проник в комнату и очутился с нею лицом к лицу, пани Стишинская, бледнея от испуга, попятилась от него в противоположный угол комнаты, не будучи в силах произнести ни слова.

— Я пришел вам сказать, что тот человек, который давал мне известия о Лизавете, ушел в Соловки и что мне теперь не от кого узнавать, жива ли она еще или замучена до смерти, — глухо, с мучительным усилием произнес он, не спуская со своей слушательницы пристального, полного невыразимого страдания взгляда.

— Что же я могу сделать? — вымолвила она дрогнувшим голосом. — Она меня не послушала, когда я ей советовала отстать от цесаревны и искать протекции у императрицы и у ее друзей… Я предупреждала ее об опасности, предлагала ее пристроить сюда…. а теперь я и сама могу пропасть из-за нее… у меня здесь нет поддержки, нет родных… я — пришлая иноземка и нужна моим покровителям только до тех пор, пока забавляю их и избегаю говорить с ними о неприятных вещах… Ни один из них не задумается выкинуть меня за дверь, как ненужную тряпку, если только его светлость за что-нибудь на меня прогневается, — продолжала она под наплывом новых, никогда еще, может быть, не приходивших ей раньше в голову мыслей и чувств, навеянных на нее теперь этим страшным выходцем из другого мира, полного слез и стонов, из мира, о котором было так приятно забывать в светлой, жизнерадостной среде, в которую ей посчастливилось попасть. Не улыбнись ей судьба с первых же ее шагов в России, не избери она благого пути, не прилепись всем своим существом к иноземцам, присосавшимся к великому благодушному русскому колоссу, отдайся она тогда своей еще не опороченной душой русским людям, как отдалась им ее дочь, что бы с нею теперь было?!