Овидий Горчаков - Ян Берзин — командарм ГРУ

Со всего маху шлепнулся в холодную воду. Вода немного взбодрила его, прояснила сознание, и он поплыл к противоположному лесистому берегу, изо всех сил загребая здоровой правой рукой, волоча в воде будто парализованную ногу. Сгоряча он не чувствовал еще особой боли, но его страшила странная немота почти половины тела.

До чего же широка эта Огре! Летом ее воробей вброд перейдет, а сейчас залила она окрестные луга...

Казаки выскочили на берег Огре как раз в ту минуту, когда он выбирался на другой, спасительный берег. Раненая нога подламывалась под ним, тянула обратно в цепкие, ледяные объятия реки. Сзади раздалось сразу несколько выстрелов. Коротко взвыли пули над рекой. Но Петер не слышал этого. Перед его глазами вдруг все вспыхнуло нестерпимой яркости алым огнем, и наступил беспросветный мрак.

...Семеро «лесных братьев» лежали мокрые, окровавленные у берега лесной реки. Отряд ушел в глубь леса, а они остались. Четверо были убиты в перестрелке. Двоих, тяжелораненых, пристрелил сотник. А седьмой...

Один из стражников обыскал Петера, нашел какие-то документы, конверт с рижским адресом. Ого! Это, видно, не простой бандит, хоть и молод!

— Господин сотник! — неуверенно проговорил стражник. — У этого бандита, знать, связь с Ригой была. Вот документы!..

— Добре! — порешил сотник, крутя ус. — В лазарет его! А там допросят, выяснят его связи с Ригой!..

Кинули с мертвецами в фурманку. Повезли.

...Жандармское отделение в Вендене. Лазарет, запах карболки, Сердобольный пожилой фельдшер осмотрел его раны и тихо сказал:

— Ну, парень, жить тебе сто лет, не иначе! Как есть, завороженный ты от пуль. Первые две раны — в плечо и ногу — зарастут как на собаке. А третья рана... То ли на излете была пуля, то ли рикошетом угодила, только застряла она в черепе, не повредив мозга. Это, ей-богу, просто чудо!

— Операция будет? — шепотом спросил обессилевший Петер.

— Зачем операция? — удивился фельдшер, разглаживая усы. — Во-первых, от добра добра не ищут, а во-вторых, тебе все одно крышка. Таких, как ты, не милуют!..

И верно. Вылечили. Допрашивали о «лесных братьях», о связях с Ригой — он молчал. Судили снова военнополевым судом. Было это в Ревеле, уже в 1907 году. На этот раз все было чин чином: «Встать, суд идет!» — и портрет батюшки царя в полковничьем мундире во весь рост за спинами господ судей, прокурор, защитник...

— Приговорить к смертной казни!..

Оловянный взгляд невозмутимого императора, напыщенные породистые лица судей-офицеров. Суд скорый и неправый: до совершеннолетия суд не имеет права отнимать жизнь у подданного империи! Закон есть закон...

Снова — инсценировка суда:

— ...а посему приговаривается по статье 102, часть 2, и статье 279 XXII Книги свода законов к тюремному заключению...

В делах царского департамента полиции сохранились тюремные фотографии семнадцатилетнего революционера. Анфас и вполоборота, в рост, у тюремной двери. В глазах, в лице, во всем облике — дерзкий вызов, несгибаемая воля, жгучее презрение к царским опричникам. В другом деле — фотография арестанта Яна Кюзиса, брата Петера. Тот же пылающий, бесстрашный взор, та же ненависть к царской опричнине. Одну дорогу выбрали в жизни братья, и с этой дороги не заставили их свернуть никакие вихри враждебные, никакие темные силы...

...Годы тюрьмы не пропали даром. Встречи и беседы в острогах с «политическими», со старыми, закаленными, знающими большевиками, труды Ленина, партийная и общеобразовательная литература, проникавшие сквозь толстые стены в казематы и застенки царизма, Маркс и Гегель, Пушкин и Толстой, горячие споры, знакомство с участниками вооруженных восстаний в Петербурге, Москве и других городах, живой, творческий обмен опытом. Большевики превратили государеву тюрьму в партийную школу за решеткой, в лагерь боевой подготовки к новым, еще более жарким классовым сражениям.

Уже после того, как Латвия стала советской, чудом уцелевшие архивы этого края рассказали захватывающую историю слежки охранки за братьями и сестрами Кюзис — четырьмя пролетариями-революционерами. Петер и Ян, Паулина и Кристина — все они находились под негласным надзором департамента полиции. В секретных донесениях полицейских агентов то и дело мелькают имена Яна, Кристины и Паулины. По донесениям шпиков, все они сеяли смуту и крамолу, распространяя в Риге нелегальную литературу. В феврале 1908 года полиция арестовала Яна на революционной рабочей сходке. Вскоре в Риге состоялся судебный процесс сорока четырех «смутьянов». Ян получил четыре года тюрьмы.