Овидий Горчаков - Ян Берзин — командарм ГРУ

Как только рассвело, в мощенный брусчаткой двор баронского замка вывели семнадцать арестованных. Их выстроили вдоль высокой каменной стены с бойницами. Напротив встало отделение драгун. Щелкнули затворы винтовок. У Петера словно оборвалось в груди сердце: расстрел!

И расстрел действительно состоялся: на глазах пятнадцати арестованных повстанцев расстреляли двоих товарищей. Смерть они приняли мужественно. Их знала и почитала вся волость. Их называли большевиками.

Петер думал, что вслед за ними попарно расстреляют и остальных осужденных, и он готов был так же смело встретить смерть, как встретили ее большевики. Но остальных подвергли телесному наказанию — каждому бунтовщику всыпали по пятьдесят шомполов. Пороли так, как встарь пороли крепостных баронских холопов.

Шомпола со свистом рассекали воздух. Казалось, шомпола раскалены докрасна, так обжигали они голую спину. Петер сцепил зубы, досчитал до тридцати и потерял сознание. Избитого, окровавленного, полуголого, бросили его в снег.

Очнулся он в домике незнакомого батрака, лежал в короткой, тесной кровати на животе и не мог повернуться. Дикая боль резала, обжигала спину. Он снова сцепил зубы. Подошла какая-то немолодая женщина, с участием и лаской взглянула на него, нежными руками, словно сестра милосердия, стала мазать израненную спину каким-то холодным жиром. Все это надо запомнить: и звериную жестокость палачей, и бесконечную доброту этой женщины. С трудом разлепил он запекшиеся губы:

— А что с товарищами?

— Слуги и батраки унесли всех по своим домам, — ответила женщина. — Боже мой! Что эти гады сделали с тобой, сыночек! Лежи тихо, я тебе и зельечко из трав сготовлю...

Недели две провалялся Петер в чужой халупе, где ухаживали за ним, как за родным сыном. Многое передумал он за эти две недели. Нет, никогда он не сложит оружия, будет бороться до конца. Этой клятве он остался верен до последних дней жизни.

Вскоре после выздоровления Петер вернулся к «лесным братьям». Было это ранней весной, перед распутицей. Он привез в отряд директиву партии о расширении партизанской войны, об укреплении связей с РСДРП. В страхе трепетали перед «лесными призраками» урядники и жандармы. Бароны и пасторы переводили за границу свои капиталы, уезжали сами. Вновь и вновь просили карательные войска из Риги и Петербурга.

Вскоре партизаны провели несколько крупных боевых операций. Одна из них — разгром волостной управы в Яунпилсе. Расстреляли предателя-писаря, выдававшего повстанцев палачам, ротмистра Незнамова, прихватили с собой очень нужные паспортные бланки. Потом спалили корчму и казенную винную лавку в имении Берзмуйжа, экспроприировав все наличные капиталы их хозяев.

По заданию «лесных братьев» Петер тайно ездил к брату в Ригу. Брат работал от зари до зари на пивоваренном заводе Кунцендорфа. Братья установили тесную связь с рижскими боевиками, с партийной организацией Малиенского сельского района. В конспиративной квартире на Ромаковской улице боевики разрабатывали планы своих действий. В их осуществлении принимал участие и Петер Кюзис.

...Случилось это в мае. Казаки-пластуны шли густой цепью, прочесывая лес. Малочисленный отряд «лесных братьев» откатывался, не принимая боя, — боеприпасы были на исходе.

Кюзису поручили прикрывать отряд — трудное, смертельно опасное дело. Командир знал: Петер выполнит приказ любой ценой.

Лежа с винтовкой за толстым замшелым пнем на пригорке, Петер оглянулся через плечо: большая часть отряда уже переправилась на тот берег Огре. Все решали какие-то минуты...

В густом ельнике впереди мелькнула казачья фуражка. Одна, вторая... Неотвратимо надвигается казачья цепь, ведя вслепую ураганный огонь. Петер берет наступающих в прорезь прицела. Спотыкаясь, падает один, опрокидывается навзничь другой... Выстрелив еще раза три по залегшим пластунам (надо экономить патроны!), Петер сменил позицию, а потом стал отползать к реке.

У Кюзиса оставалась лишь одна обойма, всего пять патронов. Он передернул затвор винтовки, но в левое плечо вдруг с бешеной силой ударило что-то одновременно тупое и острое, горячее и холодное, так что разом онемела вся рука. Вторая пуля насквозь прошила ногу. Этот удар был послабее, но встревожил больше первого — для партизана ранение в ногу всегда опаснее...

Стрелять он уже не мог. Тогда, напрягая все силы, с трудом действуя ранеными рукой и ногой, он поднялся и метнулся неловко, как подбитая дробью дикая утка, вниз к реке.