Н. Северин - Перед разгромом

— После отъезда князя она недолго оставалась одна: почти тотчас же приехал Джорджио из монастыря и прошел к ней.

— Его-то ты, без сомнения, видела?

— Нет. Зачем мне было видеть его? Я и без того слишком скоро узнаю об ужасе, который ждет меня! — воскликнула Розальская, заливаясь слезами. — Там для меня уже, наверное, все готово — и сырая тюрьма в подземелье, и…

— Перестань вспоминать этот вздор! Сказано тебе, что я до этого не допущу. Чего тебе еще надо? Разве ты мне не веришь? — сурово прервал ее жалобы Аратов.

— Верю! Верю! Разве я могу тебе не верить! На всем свете никого у меня нет, кроме тебя! За твою любовь я отдала своих благодетелей, родину, моего Бога, все, все! — воскликнула Юльяния, обнимая его и пытаясь умоляющим любовным взглядом смягчить его досаду. — Милый мой, дорогой, единственный, сжалься надо мной! Прекрати мою пытку! Возьми меня скорее отсюда! Я истерзалась, измучилась… я слов не нахожу сказать тебе, как я страдаю, с тех пор как ушла от них душой! Увези меня скорее, милый, увези!.. Сил моих нет дольше терпеть! Ты даже и представить себе не можешь, что я выношу с утра до вечера ото всех в доме — от моей пани, от аббата, от всех, от всех!..

Она видела, что Аратов смягчается, видела в его глазах любовь, чувствовала, что он все крепче прижимает ее к себе, и ободрилась; с каждым мгновением ее мольбы становились упорнее, поцелуи жарче. Ее страсть передавалась ему. Ему также захотелось скорее взять ее, увезти подальше из враждебной среды, где все ему было чуждо и даже противно. Но как много надо было для этого преодолеть преград!

— Как же я увезу тебя, когда ты до сих пор не сумела даже взять в руки твое состояние, когда все твои документы еще хранятся у графа Салезия? — ласково проговорил он. — У тебя даже нет завещания твоего мужа, а без него нам нельзя будет ничего сделать ни с твоим имением, ни с капиталами. Здешние порядки мне хорошо известны; процессы, самые вздорные, тянутся десятками лет, и тягаться иноземному с вашими магнатами просто немыслимо. С помощью графа Салезия, который на все пойдет, чтобы разорить тебя, если ты выйдешь замуж за еретика, родные твоего мужа всем завладеют. Тягайся потом с ними! Знаю я ваши суды! У вас и отравить человека ничего не стоит, когда он опасен. Я часто удивляюсь, что жив до сих пор. Не до нас им теперь, заговором заняты. Скорее бы уж разыгралась у них комедия, назрело бы дело, чтобы хоть на время всех их скрутить! — процедил он сквозь зубы.

— А разве без этого король тебе не поможет?

— Чем он может помочь мне, когда сам еле держится?

— Но разве ты с русским послом не хорош?

— Ничего ты не понимаешь! Помни только, что мне завтра непременно надо знать, для чего Репнин приезжал к твоей графине и о чем они разговаривали. Только тогда, когда я это узнаю, можно будет решить, что нам делать дальше.

— Постараюсь исполнить твое желание, — пролепетала Юльяния, с горестью сознавая, что визит русского посла привел ее милого в ярость.

Почему? Увы, с каждым часом ей приходилось убеждаться, что, невзирая на его страстную к ней любовь, душа его всегда останется для нее во мраке. Никогда не будет она в состоянии угадать тайные причины его гнева и радости, точно так же, как она до сих пор не имеет понятия о его желаниях и заботах, а равно и о средствах, употребляемых им для достижения цели. И сама эта цель представляет для нее непроницаемую тайну. Это убеждение заставляет ее постоянно страдать, но, если бы она открыла в нем свойство ужаснее этого, это открытие нисколько не повлияло бы на ее любовь к нему. Это чувство даже и любовью нельзя было назвать; это было полнейшее поглощение всего ее существа другим существом. Ничего своего у нее не оставалось, все отдала она Аратову: душу, тело, ум, волю.

Недолго продолжалось над нею влияние аббатика — при первом же свидании с москалем она вырвалась из-под этого влияния, и ученику Лойлы ничего больше не оставалось, как сознаться в полнейшем своем бессилии перед сильнейшим соперником. Борьба была не равна. Отстранить такого соперника одними духовными средствами было немыслимо, тем более, что надежда обличить Аратова в преступлении не оправдалась: ничего нового по этому поводу не удалось открыть, а старые толки, должно быть, успели уже выдохнуться и всем надоесть даже и по соседству того места, где произошло роковое событие, не достигнув Варшавы, и пытаться воскресить их было бы нелепо.

Удивительно ловко умел действовать Аратов во всем. Неудачи только подзадоривали в нем энергию и изощряли изворотливость ума.