Н. Северин - Перед разгромом

Пани Анна первая приступила к объяснению.

— Вы слышали от мужа о нашем семейном горе? — спросила она.

Репнин молча наклонил голову.

— Положение так обострилось, Аратов так овладел сердцем нашей бедной Розальской, что мы не знаем, что и делать, — продолжала графиня с возрастающим воодушевлением. — Я уже решилась на крайнюю меру — отвезти ее в монастырь, чтобы оградить ее от преследования этого наглеца.

— Графиня желает знать мое мнение на этот счет? — с холодной вежливостью спросил Репнин.

— Я вас об этом прошу, князь.

— В таком случае мне ничего больше не остается, как повиноваться, и, со своей стороны, просить снисхождения, если мое мнение расходится с вашим. Насколько мне известно, пани Розальская не только совершеннолетняя и вдова, но и сирота, а потому совершенно свободна в своих действиях, и прав на нее никто не имеет. Каким же образом можете вы заключить ее в монастырь помимо ее воли?

От раздражения пани Анна вспыхнула до ушей, до крови закусила себе губы и с горечью возразила, надменно выпрямляясь:

— О, как ни стеснены мы в своих правах и действиях чужестранцами, захватившими власть в нашей стране, но поместить в святую обитель обезумевшую от недостойной страсти молодую женщину, которая воспитывалась в нашем доме и всем нам обязана, у нас всегда найдется возможность!

— Верю и знаю, что здесь такой способ практикуется с успехом, но мне кажется, что спасти вашу воспитанницу от нелепого брака было бы несравненно лучше как-нибудь иначе, — спокойно заметил Репнин. — В другое время и с другим человеком этим средством вы, может быть, и достигли бы цели — в ваших монастырях умеют укрощать строптивых. Но можете ли вы ручаться, что Аратов не воспользуется этим, чтобы поднять шум на весь город, что он не будет всюду трубить о насилии, о превышении власти, вмешательстве духовенства в светские интриги? Кто помешает ему довести эту историю в преувеличенном виде не только до Лазенок, но и до Петербурга? И если я получу предписание исследовать это дело, то могу ли я быть тогда полезен вам? Как вы думаете, графиня?

Но она молчала, глядя на князя из полутьмы, в которой утопало ее лицо, горящими ненавистью и недоверием глазами и обдумывала создавшееся положение.

Как могла она так неосторожно проговориться про монастырь? Без всякой надобности разрушила собственными руками последний выход из затруднительного положения!

— Нет, графиня, — снова начал ее собеседник, как бы угадывая бурю досады и горечи, клокотавшую в ее груди, и спеша ее успокоить, — о таких рискованных мерах, как монастырь, лучше в настоящее время не думать. Да я и не позволил бы себе беспокоить вас, если бы не видел другого средства помочь беде, кроме этого. Но прежде позвольте мне сообщить вам, что мне удалось исполнить ваше желание относительно военного постоя в вашем имении.

— Какой постой? — с недоумением прервала его графиня.

— Вы изволили забыть о письме, которым удостоили меня недели две тому назад. Но я, собственно, для того и приехал сегодня к моему другу Салезию, чтобы сказать ему, что ваше желание мне удалось исполнить. А когда граф рассказал мне о ваших семейных неприятностях, то я позволил себе просить у вас аудиенции, в уповании, что мне, может быть, посчастливится услужить вам и в этом деле, как и в первом. Мы с вашим супругом в таких приятельских отношениях, что помогать друг другу при каждом удобном случае — не только наш священный долг, но и величайшая приятность, — медленно проговорил князь, не опуская глаз под далеко не дружелюбным взглядом Потоцкой.

«Издевается он надо мною, напирая на дружбу с Салезием именно в то время, когда тот готовится вступить в ряды злейших его врагов? — подумала она. — Но откуда ему известно о новом заговоре? Знают о том лишь главари, а эти не проболтаются. Неужели Изабелла отважилась выдать такую страшную тайну, грозящую гибелью всей „фамилии“?»

Эта мысль показалась графине такой нелепой, что она поспешила отогнать ее от себя, и начала после довольно продолжительного молчания:

— Очень тронута вашими добрыми чувствами к нам, князь. Недаром Салезий считает вас добрым и благородным человеком, которому даже и полякам можно довериться! Поверьте, если бы все ваши соотечественники были похожи на вас, мы не дрожали бы при мысли видеть нашу Юльянию женой русского. Но этот Аратов не внушает нам никакого доверия. У нас есть причины считать его способным на все дурное, даже на преступление. Его жена умерла загадочной смертью, и по всей стране ходили невыгодные для него толки об этом.