Н. Северин - Тайный брак

На другой день, вернувшись с кладбища, Людмила узнала, что за нею присылали из дворца.

— Несколько раз повторяли, чтобы, как вернетесь с кладбища, ехали к государыне, — сообщила Марьюшка, помогая барышне переменить туалет. — А также и маменька приказали вас к себе просить. Письмо им кто-то привез от братца.

У Людмилы защемило сердце, как всегда, впрочем, при упоминании о брате, и первым ее побуждением было сказать матери, что она не может исполнить ее желание, так как за ней прислали из дворца, но она пересилила себя и поспешно сбежала вниз, в гостиную, где застала мать в слезах и раздражении.

— Тебя теперь и не дождешься! С каких пор послала я сказать, чтобы ты шла ко мне, — брюзгливо начала Дарья Сергеевна, едва только Людмила показалась в дверях.

— Виновата, маменька, за мной из дворца прислали, надо было переодеться.

— Из дворца? Ну что ж, оно и кстати. Ты, наверно, очень нужна императрице, когда она даже и одного дня не может обойтись без тебя. А с родными твоими поступают, как с последними людишками в империи, — продолжала с досадой Дымова. — Нас только ленивый не бьет! Родной племянник затеял против папеньки тяжбу и, как последнюю шельму, к суду его тянет; Лизаньку с мужем совсем забыли, точно их никогда при дворе и не видали, и точно покойный князь не обещал ему места губернатора, а что терпит бедный Левушка! Вот прочитай, что он пишет.

Людмила взяла поданное ей письмо и стала читать его.

— Видишь, если не вытащить его оттуда, он погибнет, — снова принялась брюзжать мать. — От перемещения в Польшу он отказывается и хорошо делает: ему надо быть здесь, на виду. С его умом и способностями…

— Что же я могу сделать тут, маменька? — сказала Людмила, кладя письмо брата на стол.

— Ты можешь все сделать, если только захочешь! Сумела же ты так влезть в доверие к государыне, что она поручает тебе самые щекотливые дела. Со всех сторон слышим мы с папенькой про благодеяния, которые ты оказываешь чужим, а для родных ты пальцем пошевелить не желаешь.

— Я ни для кого ничего не делаю, маменька; делает императрица.

— По твоим указаниям, это всему миру известно. Не притворяйся дурой, пожалуйста, нас ты не проведешь! Да и других тоже не надуешь. Все уверены, что ты, где только можно, вредишь и папеньке, и брату с сестрой, — продолжала, вне себя от гнева, Дарья Сергеевна.

— И вы этому можете верить, маменька?

— От тебя зависит, чтобы мы этому не верили, тебе только стоит пристроить брата ко двору цесаревича.

— Это невозможно, маменька.

— Почему?

«Потому что императрица его терпеть не может», — чуть было не сорвалось с языка Людмилы, но ей так было жаль мать, что она сдержала порыв откровенности и ответила, что императрица помещает в штат цесаревича только лично ей известных людей.

— Ты, значит, просить и ручаться за брата отказываешься? — спросила Дымова, не спуская с дочери злобного взгляда.

Людмила, потупившись, молчала.

— Долго мне ждать твоего ответа? — сурово произнесла Дарья Сергеевна после довольно продолжительного молчания.

— Маменька, милая, — начала, наконец, Людмила умоляющим голосом, — я, право же, ничего не могу…

— Хорошо, так и будем знать, — прервала ее, резко отчеканивая слова, мать, — но если тебе придется в этом каяться, то уж пеняй на себя, скверная, бессердечная девчонка! Упрямство и непокорность даром тебе не пройдут. Ты еще — несовершеннолетняя, и власть над тобой никто у нас отнять не может. Папеньке надоело гнуть спину перед мальчишками, которых сажают ему на голову, а мне и подавно нет охоты в городе даром проживаться. Если Левушке не дадут здесь приличного места, мы переселимся в тамбовское имение и, конечно, тебя здесь не оставим. У императрицы власти много: она и разорить нас может, и сослать, куда ей угодно, но лишить стариков единственной дочери-девицы — не в ее власти, — прибавила она шипящим от сдержанной злобы голосом.

«Только-то!» — подумала Людмила, а вслух, взяв насильно руку матери и целуя ее, прибавила:

— Я с радостью последую за вами всюду, куда вам будет угодно ехать, милая маменька.

Угроза матери не смутила ясности ее душевного настроения. Ей было только жаль, что она не может облегчить страдания родителей, ко всему же остальному она оставалась вполне равнодушна. Не все ли ей равно, где проводить время разлуки с милым? Ожидать ли его возвращения среди пышного дворца или в дальней деревне с озлобленным отцом и вечно брюзжащей матерью — ей было безразлично. Везде может она думать о муже и писать ему.