Н. Северин - Тайный брак

Эти минуты были для Людмилы ужасны. Под страстным, пожирающим взглядом своего обожателя и строгим, неумолимым взором брата, перед которым она с детства привыкла трепетать, бедная девушка чувствовала себя совсем уничтоженной. Великолепный князь Тавриды с его колоссальной фигурой, сверкавшей золотым шитьем и драгоценными камнями, производил на нее впечатление страшилища резкими чертами лица и кривым глазом; она вздрагивала от ужаса при воспоминании о нем, а в его присутствии испытывала ощущение пичужки, загипнотизированной гигантским змеем. Она холодела, когда князь смотрел на нее, теряла сознание, и ответы, срывавшиеся с ее губ, казались ей произнесенными чьим-то чужим голосом, а не ею. И долго-долго стоял у нее гул в ушах от напыщенных двусмысленных комплиментов, которые светлейший щедро рассыпал перед ней.

В эти пять дней ей один только раз удалось вырваться к бабушке на антресоли, но не успела она обнять ее, как прибежала Марьюшка с известием, что молодой барин прислал за барышней. Так и не удалось Людмиле рассказать бабиньке про встречу с Рощиным на Адмиралтейском бульваре, когда она шла с братом и с князем. Тогда она так смутилась, что даже не ответила на почтительный поклон возлюбленного, и не успела она опомниться, как его и след простыл. Но это был не призрак — узнала его не она одна, а также и ее спутники.

— Это — Рощин, наш новый дворянин при испанском посольстве. Сейчас я видел его во дворце; он приезжал откланяться государыне, — сказал светлейший и, пытливо глянув на Людмилу, улыбнулся.

Ответа брата Людмила не расслышала: она была близка к обмороку. Хорошо, что, отпуская ее на прогулку с братом, мать догадалась нарумянить ее, чтобы скрыть следы бессонной ночи; Потемкин испугался бы бледности, внезапно разлившейся по ее лицу.

О том, что Рощин должен покинуть город, где они могли видеться и взглядом или улыбкой уверять друг друга в любви, Людмиле было известно. Но потому ли, что напоминание о скорой разлуке с милым она услышала почти в его присутствии, когда экипаж, уносивший его от нее, не совсем еще скрылся у нее из глаз, или потому, что напомнил ей об этой разлуке человек, которого она столько ненавидела и страшилась, сколько любила и доверяла Рощину, — так или иначе, но, если бы брат, крепко прижимавший к себе ее руку, не поддержал ее, она не устояла бы на ногах. К счастью, светлейший был в то утро чем-то озабочен, куда-то торопился и не заметил или притворился, что не замечает, ее растерянности.

— Опять дурой себя сегодня вела с князем! — с досадой сказал Лев Алексеевич, оставшись наедине с сестрой. — Почему ты не ответила на его вопрос?

— На какой вопрос? — спросила она, устремляя на него полный невинного недоумения взгляд. — Разве он меня о чем-нибудь спрашивал?

— Он у тебя спрашивал: не желала ли бы ты провести зиму в таком крае, где ни снега, ни холода никогда не бывает и где круглый год зреют апельсины и цветут розы? А ты хоть бы слово ему в ответ молвила! Смотришь на него, выпуча глаза, точно не понимаешь. Срам! Такое же воспитание получила, что и сестры. В хорошем обществе вращаешься, при дворе принята, а слово кстати сказать не умеешь, — злобно брюзжал он, уходя с бульвара и увлекая за собой смущенную девушку. — Что же ты молчишь? Оглохла, что ли?

— Я не знаю, что вы желаете знать от меня, братец, — чуть слышно проговорила она.

— Я хочу знать, желаешь ли ты сделаться самой богатой и знатной персоной в России после императрицы?

— Нет, братец, — чистосердечно ответила Людмила.

— Дура! — процедил сквозь зубы ее брат.

Ни слова больше не было произнесено между ними. Молча довел Лев Алексеевич сестру до дома и, повторив матери, чтобы та ни на минуту не отпускала ее от себя и следила за каждым ее движением, переоделся из утреннего костюма в визитный, после чего поехал по делам. Как всегда, он и в этот день не преминул заехать к сестре Елизавете, которая ждала его с новостями.

Светлейший каждый день бывал у Пановых и удостаивал супругу своего дальнего родственника большим доверием.

— Он уверяет, что после блаженства видеть нашу Людмилу самое большое для него счастье — говорить про нее, — сообщила Елизавета Алексеевна брату.

— Очень может быть, но мне кажется, что пора этой любовной канители положить конец, — угрюмо ответил Дымов.

— Да светлейший только этого и жаждет, и, если бы я не умеряла его пыла, он давно бы…

— Приехал к нашим родителям с формальным предложением? — злобно усмехнулся молодой человек.