Н. Северин - Тайный брак

Но с появлением на горизонте молодого Дымова все эти недоразумения должны были рассеяться. Как ловкий маэстро, случайно попавший в толпу неопытных и сбитых с толку исполнителей, он в одно мгновение сумел дать надлежащий тон полному противоречий концерту сплетен, догадок, выдумок и суждений о странных отношениях, возникавших между светлейшим князем и его сестрой. С самодовольной наглостью, подводя каждого посетителя и посетительницу к серебряным лебедям с золотой колесницей, наполненной душистыми цветами, Лев Алексеевич с апломбом заявлял, что это — подарок князя Тавриды их дорогой имениннице, так что оставалось только улыбаться и поздравлять.

— Братец-то как торжествует! — говорили гости, спускаясь по лестнице на крыльцо, к которому подъезжали кареты, вызываемые ливрейными лакеями.

— Для того, верно, и прикатил, чтобы не упустить своей доли из золотого дождя, который посыплется на всю семью.

— Вот увидите, что его ко двору приткнут, если не к большому, то к малому.

— Во всяком случае, назад в Турцию не поедет.

— Даже и в таком случае, если князь пожелает его взять с собой?

— Зачем он князю? Вот сестра его — дело другое.

— Неужели вы думаете, что он увезет ее в Турцию?

— Ну, там и без нее много!

— Во всяком случае, Панова не выпустит его из Петербурга, не устроивши, так или иначе, судьбы сестры. Серебряными лебедями с золотой колесницей она не удовольствуется, ей надо что-нибудь посущественнее.

В какое негодование пришла бы хозяйка дома, если б услышала хоть десятую часть того, что говорилось на крыльце теми же самыми гостями, которые несколько минут тому назад осыпали и ее, и детей ее лестными комплиментами! Но, к счастью, догадаться об этом она не могла, как не могла знать и того, что происходило на антресолях у старой княгини, где тоже перебывало немало поздравителей и поздравительниц.

Там, пожалуй, было больше причин хвастаться и гордиться, чем внизу. Императрица прислала Людмиле Николаевне старинную библию в богатом переплете с собственноручною надписью на заглавном листе, а из Гатчинского дворца любимая фрейлина цесаревны привезла письмо с поздравлениями и пожеланиями.

Посетители пробыли у старой княгини недолго, но оставили ее в таком душевном волнении, что Марья Ивановна, привыкшая угадывать чувства своей госпожи по ее взгляду и голосу, с ужасом спрашивала себя, как перенесет ее барыня это тягостное утро. Ей не давали вздохнуть; посетители следовали один за другим, и каждый непременно затрагивал злобу дня, царапал ей сердце намеком на внимание светлейшего князя к ее правнучке.

Со свойственной ей сдержанностью и привычкой скрывать чувства под личиной надменного равнодушия, старая княгиня делала вид, что не понимает смысла этих намеков и отвечала на них с таким тактом, что всех приводила в недоумение своим спокойствием; но ее любопытство было возбуждено до высочайшей степени, и, как только гости уезжали, она обращалась с расспросами к своей Марьюшке, которая только этого и ждала, чтобы поделиться со своей госпожой новостями, волновавшими весь дом.

Таким образом старая княгиня узнала про подарок князя и про то, что этот подарок выставлен напоказ среди зала, а также и про то, что Плавутина, молодого барина, в первый раз явившегося к ним в дом, пригласили остаться обедать и приказали поставить ему прибор рядом с барышней. Все это делалось по распоряжению молодого барина, но ясно, что без разрешения родителей Лев Алексеевич не позволил бы себе так поступать. Узнала также старая княгиня, что братец не спускает взора с сестры Людмилы и, поймав ее в коридоре у лестницы на антресоли, строгим голосом приказал ей вернуться в гостиную и занимать гостей. Доложила также княгине Марьюшка, что Лев Алексеевич допрашивал старого дворецкого про барина Рощина: не видал ли его кто-нибудь из людишек близ дома и вообще не замечали ли с его стороны попытки повидать Людмилу Алексеевну или переслать ей письмо, с тех пор как ему отказано от дома?

— По всему видать, Лексашка успел уже накляузничать и в подозрение насчет вашей милости их ввести; допытывались, кто да кто у нас бывает, и по всему можно догадаться, что на господина Рощина крепко изволит серчать. А барышня-то наша, как голубка раненая, притуманилась; жалости достойно смотреть, как ее всю перевернуло с тех пор, как братец изволил приехать, — распространялась Марья Ивановна. Наконец, ободренная вниманием княгини, она позволила себе спросить, таинственно понижая голос: — А правда, сударыня, будто за них светлейший князь Потемкин сватается?