Александр Круглов - Клянусь!

Больше школьных и вузовских учебных программ, газет и кино, всяких прочих источников знаний и информации, именно «телеящики» прежде всего превращают нас во всезнаек. И только донеслось с трибуны до них «Карфаген», втолковывать им что-то ещё было не нужно. Свист лихой, улюлюканье, «Смерть Карфагену!» понеслось над площадью с разных сторон. Коли двадцать веков назад своими требованиями, упорством, заклятьем, постоянно обращённым к сенаторам Рима, один из них, Марк Порций Катон, в конце концов довёл-таки Карфаген до разрухи, почему же Лимонову, Круглову и нам всем не довести до того же и сегодняшний, ненавистный нам Карфаген? И площадь, то негодуя, то с ликованием дружно подхватывала лужёными глотками то, что до неё долетало с трибуны. Всем своим бунтарским нутром слился с толпой и Лимонов. Он тоже уже не мог удержаться на месте у микрофона и, довольный, поблескивая сквозь очки весёлыми молодыми глазами, вместе с другими вскидывал руки, потрясал кулаками, будто всех нас куда-то зовя. Куда же ещё? Ну, конечно же, сокрушать очередной, враждебный нам Карфаген. А я с трибуны продолжал убеждать:

— Есть… Да, есть самый короткий, бескровный, самый надёжный путь вернуть Севастополь России. Словом, надо, чтобы высшее руководство России, её президент решительно, принципиально, на основе фактов истории, внутригосударственного и международного права, а также естественного права русского большинства оккупированных ныне исконно российских земель, открыто, более того, демонстративно потребовали немедленного и безоговорочного возвращения всех этих земель с компактно проживающими на них русскими, россиянами. Уже одно это — решительное открытое требование немедленного воссоединения… Не говоря уже о возможных дополнительных политических, экономических и всяких иных особенных мерах… Одно это уже моментально расколет Украину, украинцев надвое, на неравные две половины: меньшую — западенскую, антироссийскую, и большую — восточную, южную, частично центральную — насквозь русскую, пророссийскую. Никакого прямого, открытого, тем более вооружённого противостояния между Россией и Украиной за этим не последует. Схватка будет внутри Украины — политическая в основном, острая и быстротечная. К руководству Украиной придет новая, более народная, насквозь пророссийская власть. Вместе украинцы и русские и будут дружно решать, как объединиться им и стать единым государством. Так же дружно придётся им изживать оппозицию западенцев, постоянно подстрекаемую из-за бугра.

А ещё лучше, справедливее второй вариант, когда Кучма сам скажет: после Октябрьской революции Россия из щедрости, по доброй воле передала Украине своих исконных земель больше, чем у Украины до этого было. Но тогда мы были единым государством, народом. А теперь Украина сама захотела отойти от России, увести с собой и исконно российские земли, людей. Нехорошо, незаконно… Россия, русские решили снова собраться, как и прежде, стать единым великим народом, страной. И если мы будем препятствовать этому, Россия всё равно своё получит, вернет. История, закон — на её стороне. Да и не только история и закон. Давайте сами, что не наше, чужое — вернем. А лучше, станем единым народом, страной!

Эту часть моего выступления митинг слушал примолкнув, даже, пожалуй, чуток застыв. И опять зашумел лишь тогда, когда под конец я круто зацепил крымских татар. Только-только они, как всегда, самонадеянно, нагло отметили очередной юбилей их выдворения с Крымского полуострова. Правильно выдворили — за предательство, за массовый переход во время Отечественной войны на сторону гитлеровцев — наших лютых врагов. По Крыму снова прокатилась волна татарских пикетов, митингов, шествий. Требовали всего — от полной реабилитации и материальной компенсации до крымскотатарской автономии на полуострове. А если не получат этого, угрожали они, не остановятся ни перед чем, головы русским начнут отрезать. Такое нельзя мимо ушей пропускать. И тогда на этом нашем митинге я заявил:

— Татары, слушайте. И зарубите себе на носу. За каждую отрезанную вами русскую голову мы, русские, оттяпаем десять татарских голов!

Площадь как взорвалась, задвигалась и заревела. Вскипевший общий котёл многотысячного митинга явно таил в себе какие-то свои замкнутые особые очажки, которые тоже, как в целом общий котёл, то притухая, то оживляясь, выталкивали вдруг из себя какие-то возгласы, крики, призывы, взмахи каких-то не всегда знакомых знамён, а то и самих своих обитателей. Одни, отделившись, тотчас уходили куда-то, другие, пробившись, рвались на трибуну, к микрофону, иные просто приносили свои коротенькие, порой очень доверительные записки и вопросы, предложения, а то и вовсе чёрт знает что. В основном они были адресованы Лимонову. И, несмотря на первоначальное его заявление, обращались к нему всё-таки чаще как к писателю, а не как политику или вождю. Отвечая, Эдуард Вениаминович всё-таки больше выставлял себя как политика. И говорил главным образом о тоске, о страданиях и беззащитности отлучённых от Родины миллионов и миллионов русских — и в Молдове, и в Прибалтике, и в Казахстане.