Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Солнце зажгло её высоко поднятое лицо, заблестело в её влажных глазах, заалело на её губках, творящих молитву.

Теперь ей было ясно, что оставалось делать. Она не смела пробраться в башню: это открыло бы ему, что она тут. Но у неё не хватит сил и отойти. Нет, она должна выждать, какое действие произведёт письмо её повелителя, должна повидать посланного с письмом. Она будет выжидать здесь, у подножия башни, ступая по плитам, поддерживающим башни, по которым ступает Ричард.

Жанна так и сделала. Скорчившись, сидела она у стены на голой земле, и только каменные быки башен защищали её с двух сторон от сырости и ветра. Пищу она скупо покупала себе в ларьках у городских ворот, а порой питалась только подаянием. Горожане Граца, довольно бестолковые, крикливые малые, предполагали, что это — отшельница, блаженная или просто несчастная. Они заключили, что она не их земли: ведь волосы у неё были словно посыпаны золотом, как у ломбардок, а глаза — зеленые. Её лицо с пытливым взглядом загорело, как у венгерца. Народ думал, что она ворожит своими длинными пальцами. На этом основании её сначала гнали назад, в болота, но она возвращалась на свое место и считала, что день не потерян, если по звучному пению Ричарда она знала, что он ещё жив. Его песни ещё больше говорили её сердцу: они твердили о любви; и если в них не упоминалось её имени, зато её образ был в них неизменно. Голос, конечно, его: кто же может петь так хорошо? А по высоте и звучности этого голоса она знала, когда он думает о ней и когда — нет. Большей частью он пел всё утро напролет, с той самой минуты, когда солнце било в его окно. Из этого она вывела, что он плохо спал. С полудня не было слышно ни звука: наверно он спал всё это время. Вечером он снова пел, но порывисто и не так живо. Больше всего пел Ричард ночью, если была луна, и засыпал с последними звуками Li dous consire — своей любимой песни, которую он сам сложил для неё и о ней.

Целый месяц просидела она у стены, а не подметила ни следа гонца, посланного с письмом. Вместо него вдруг увидела она, что в аллее тополей остановился Жиль де Герден и пошел бродить у стен, как делала она сама, Жанна тотчас же его узнала, несмотря на все его лохмотья, — узнала это широкое, низколобое, чисто нормандское лицо. Как он попал сюда, она не могла угадать — разве по чутью ищейки. Но она прекрасно знала, чего он здесь ищет. Кровожадное чутье привело его сюда из Акры, этого непреклонного человека, по широким морям и долам, по крутым горам — это так же верно, как то, что чутье любви направляло её шаги. Только его кровожадное чутье ещё сильнее. Так вот он здесь со злодейским замыслом в душе!

Следя за ним из-под длинных прядей своих распущенных волос и подпирая голову локтями, она думала: «Что же мне теперь делать? Умолять его смилостивиться?..» Как! Смеет ли она просить за такую царственную главу, за такое великое сердце, за такого великого короля, за этого почти Бога, которому она готова пожертвовать всем не меньше, чем самому Богу?

Эта душевная борьба разрывала её на части. А Жиль тем временем, посапывая, обходил именно те быки, у которых она корчилась, подкарауливая все выходы.

С одной стороны, Жанна боялась его, с другой — презирала заранее всё, что бы он ни натворил.

«А этот прокаженный?! — вспомнилось ей. — Его Предсказание делает Жиля страшным. Ведь даже моё самозаклание на Ливане не устоит, пожалуй, пред таким человеком!.. Но что же будет с ним, с королем Ричардом, с этим певцом-богатырем, с этим богом войны?»

Во второй раз Жиль обошел стены, разнюхивая там и сям, то покачивая головой, то ковыляя дальше. Вдруг Жанна опять заслышала голос короля — высокий, звенящий всё выше и выше, этот дивный голос, тоньше мужского, чистый, как у дитяти. И заливался он песнью с поразительной веселостью: Al'entrada del temps clair, eya! [123]

Жиль остановился вдруг, словно его кто-то оглушил, и уставился глазами на верх башни. При виде его глупо разинутого рта, грудь Жанны вздымалась от почти неудержимого прилива гордости. О, с той минуты, как Дева Мария зачала, был ли на свете такой возлюбленный, как её Ричард? О, Жиль, Жиль! Ступай себе со своим ножом за пазухой, куда твоей душе угодно! Ну, что ты, олух, в состоянии поделать против короля Ричарда?..

Жиль вошел в городские ворота, и Жанна ему не мешала. Два дня не было его. И уже являлась причина думать ей иначе: узник перестал распевать. Но в эту самую минуту из города вышел человек, одетый цыганом, и заговорил с ней. То был Коджа, ассасин-гонец с письмами.