Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Так началась опять старая адская борьба. Заря за зарей выходил он, углубленный в такие думы, один на бестенные пустыри, к тихим, плещущим волнам моря, в сады или на плоскую крышу дома, лицом к лицу с нарождающимся днем, с молитвой, трепещущей на устах, но не сходящей с иссохшего языка. Отчаяние овладело им, и он вел своих людей на смертный бой, чтобы верней найти там смерть и себе. Время шло и дотянулось до начала лета, а Ричарда всё ещё посещало каждую ночь раздумье о его грехе, и каждый день прибавлял новые поводы к раскаянию.

Однажды утром, вместо того, чтоб в одиночестве бороться самому с собой, он пошел к аббату. Пусть Милó сам расскажет об этом.

"В день святых Прима и Фелициана король пришел ко мне раненько, когда я ещё лежал в постели.

— Милó! Милó! — сказал он. — Что делать мне, чтобы спастись?

Он был весь белый, с диким взглядом и весь дрожал.

— Возлюбленный господин мой! — отвечал я. — Спаси ты свой народ! Со всех сторон к тебе взывают — из Англии и из Нормандии, из Анжу, из Яффы и Акры. В мольбах нет недостатка.

Король покачал головой.

— Здесь, — сказал он, — я больше ничего не могу поделать. Бог против меня: дело слишком свято для такого нечестивца, как я.

— Государь! Все мы нечестивцы, спаси нас Боже! Если Господь отстраняет вашу милость от Своего намерения, вы можете, по крайней мере, оградить от других свое собственное. Может быть, здесь вы сами взяли на себя слишком большое бремя, но там, на родине, это бремя возложено на вас. Отказываясь здесь, вы приобретете там. Иначе и быть не может!

Я верил в то, что говорил, а он пощипывал свои наколенники и покачивался из стороны в сторону.

— Милó, они побили меня! Сен-Поль, Бургундец, Бовэсец. Они загрызли меня, как собаки… Милó, да кто же я такой?

— Государь! — ответил я. — Вы — сын своего отца. Как они прежде лаяли на старого льва, так лают теперь на молодого.

С открытым ртом уставился он глазами в меня и воскликнул;

— Богом клянусь, Милó! Я сам на него лаял и думал, что он того стоит.

— Мне ли судить великих государей? — возразил я. — Со своей стороны, я никогда не думал, чтоб на душе у него были какие-нибудь чудовищные грехи.

Тут Ричард вдруг вскочил со словами:

— Еду домой, Милó, сейчас же еду! Пойду на могилу отца и там принесу покаяние, и стану служить моему народу, жить честно! Смотри же, Милó, исповедуй меня, коли ты в силах: велика моя духовная жажда.

Благословенная мысль! Он исповедал мне грехи свои (целую кучу грехов!) и так горько плакал, что я, право, разнюнился бы вместе с ним, если б не был готов скорее смеяться и ломать себе руки от радости, что наконец-то растаял долгий смертельный лед, сковавший его душу. Впрочем, прежде чем исповедывать его, я осмелился заговорить о мадам Жанне, о том, что он потерял её навеки, и почему — она уже теперь законная жена другого, и по своей доброй воле; и сам он, Ричард, должен, наконец, исполнить свою обязанность перед королевой… Все это он выслушал внимательно и обещал всё сносить терпеливо. Затем я исповедал его и в то же утро дал ему вкусить святой Плоти Господней в Храме святого Гроба. Я был уверен, что он исцелился. Так и было надолго: он доказал это подвигами невероятной отваги".

Вскоре флот короля Ричарда вышел в море и поплыл по направлению к Акре. Одна за другой приходили вести из осажденной Яффы. Но он мало обращал на них внимания: он налаживал заключение договора с Саладином. Ричард конечно плыл, не спуская глаз с Акры. Но Яффа лежала на дороге, а, при его праве, весьма могло случиться, что именно при сознании полной невозможности совершить подвиги, он натворит больших дел. Когда его красная галера стала на якорь в виду Яффы, этот город, по-видимому, был обречен на погибель. И это, без сомнения, так разгорячило Ричарда, что он совершил один из тех невозможных подвигов «невероятной доблести», как выражается Милó, благодаря которым его имя живо до сих пор, тогда как имена многих лучших государей давно уж позабыты.

Окрестности Яффы обрываются крутизнами к морю. Они представляют собой плохую защиту для судов, зато галеры могут подходить к самым стенам города и даже забирать припасы из окон, которые выходят на море. С суши Яффа расположена менее безопасно. Склон от гор идет прямо к городу, немногие внешние укрепления и каменный мост через реку не могут устоять против решительного натиска врага.

Когда флот короля Ричарда подъехал настолько близко, что можно было разглядеть город, то стало ясно, что наделали сарацины: они взяли внешние укрепления и заняли мост. Исподволь проделали они в стенах проломы и толпой ворвались в город. Флаг на крепости ещё развевался, но на улицах вокруг него шла битва или, вернее, резня. Падение Яффы составляло вопрос нескольких часов.